Ведется непрерывная борьба между стремлением обвинить себя и стремлением защитить себя. Жертвой этой борьбы становятся и записи Элисии, содержащие и правду, и ложь. Элисия пишет о своих видениях и о преследующих ее призраках. Возможно, действующая во тьме часть ее души увидела опасность в этих записях, ведь они позволяют и самой Элисии, и другим узнать то, о чем никому знать не следует. Позволяют разогнать тьму. В конце концов, в этом и состоит смысл любых записей. Они должны привнести свет во тьму.
Я прячу доказательства вины моей возлюбленной обратно в сумку. Она оттягивает мне правую руку. Моя левая рука пуста, и только мы с графиней знаем, что в ней сейчас иной, невидимый груз — груз моей любви.
— Никто не может принять это решение за вас, Мальвин, — говорит Клэр. — Узнав правду, я сделала выбор в пользу Элисии. Я хотела защитить ее и готова была допустить казнь ни в чем не повинной девушки, чтобы спасти свою дочь. Это многого мне стоило, и мне уже никогда не стать такой, как прежде. Нечистая совесть оставляет на душе не меньше шрамов, чем плеть на оголенной спине. Господь покарал меня, лишив меня веры. Но это испытание не уничтожило меня, нет, оно подарило мне новую жизнь.
— Если я приговорю Элисию, то потеряю и ее, и ребенка. Но если я пощажу ее…
— То вы будете жить с женщиной, о которой вам известно больше, чем ей самой.
— Она когда-нибудь избавится от этой болезни?
— Ваша любовь исцелит ее, в этом я нисколько не сомневаюсь.
Я закрыл сумку.
И вдруг Клэр вскрикнула:
— Вы только посмотрите!
Она подошла к окну, и я последовал за ней. Зрелище и вправду было грандиозным. Вся долина и небо над замком были полны белых мотыльков. Наверное, их родилось так много оттого, что воздух был необычайно влажен в последние недели, а солнце палило вовсю. Клэр сказала, что за все годы, проведенные в этом замке, она еще ни разу не видела такого. Прошлогоднее наводнение сделало землю плодородной.
Я прилагаю к своим записям два документа, которые лучше дадут понять, что произошло после моего разговора с графиней Клэр, потому мне нет смысла исписывать листы бумаги лишними словами. Что касается первого документа — собственно говоря, это письмо, полученное час назад, — я должен сказать, что до отъезда из Констанца я послал гонца в Вормс. Второй документ говорит сам за себя, мне нет необходимости что-то объяснять.
Написано в Вормсе, двадцать седьмого апреля года Божьего девятьсот тринадцатого
Конрад, король Восточно-Франкского королевства, герцог Франконский
Мальвину из Бирнау, викарию Констанца
Мы, Конрад, король Божьей милостью, выражаем Вам Нашу признательность. Письма герцога Швабии графу Агапету Брейзахскому, которые Вы переслали Нам, пролили свет на намерения Бурхарда отречься от верности королевству и действовать против Наших приказов. Обвинив Бурхарда в измене и мятеже против Богом дарованной Нам власти, Мы лишили его титула герцога, и сейчас Наши войска уже вошли в Тюбинген, чтобы подтвердить слово делом и взять предателя в плен.
Поскольку титул герцога Швабии сейчас никому не принадлежит, то властью своею в знак признания Ваших заслуг перед королевством Мы наделяем Вас, Мальвина из Бирнау, титулом и должностью пфальцграфа Брейзахского. Официальное назначение вас на эту должность будет проведено первого мая, по прибытию особого посла.
Мы также провозглашаем Эстульфа, графа Брейзахского, новым герцогом Швабии и повелеваем ему мудро править вверенными ему землями и верно служить своему королю.
Подписано в последний день апреля года Божьего девятьсот тринадцатого
Я, Мальвин из Бирнау, викарий Констанца, расследовав убийство Агапета, графа Брейзахского, и его зятя Бальдура, объявляю виновной в этих преступлениях служанку Бильгильдис. Неутолимая ненависть к роду Агапидов подвигла ее на совершение ужаснейших нарушений закона Божьего и человеческого. Об этом свидетельствуют выдержки из записей, сделанных ею собственноручно. Записи эти я прилагаю к протоколу судебного расследования.
Бильгильдис стала сама себе и судьей, и палачом, она совершила самоубийство еще до того, как узнала свой приговор. Она действовала либо в одиночку, либо при пособничестве своего супруга Раймунда. Раймунд, узнав о смерти своей жены, повесился.
Засим я объявляю расследование завершенным.
Эпилог 4 мая 956 года Мальвин
Ровно сорок три года назад моя теща Клэр и ее супруг Эстульф, ставший герцогом Швабии, покинули замок, и с тех пор не было ни дня, когда мне хотелось бы продолжить свои записи. Я не собирался вновь вытаскивать на свет Божий то, что давно уже было погребено. Но неделю назад возлюбленная супруга моя, Элисия, скончалась после тяжелой и непродолжительной болезни, и теперь из тех, кто начал рассказывать эту историю, остался только я. Одиночество ли вновь вложило перо мне в руку? Или долг?
Элисия до последних своих дней так и не вспомнила того, что совершила преступление. Не помнила она и разговора с Бильгильдис, который привел к столь страшным последствиям. После тех трагических событий Элисия быстро оправилась. Я сказал ей, что она потеряла сознание и что Бильгильдис, охваченная безумием, убила саму себя. Ничто не свидетельствовало о том, что Элисия не поверила моим словам. Думаю, она хотела в них верить. За долгие годы нашей совместной жизни вновь и вновь Элисия перечитывала составленный мною документ, в котором я признавал виновной в убийстве Агапета Бильгильдис. Она будто хотела, чтобы каждая буковка этого документа отпечаталась в ее сознании. За день до смерти она в последний раз попросила меня прочесть ей эту запись, ибо глаза ее уже ослабели и она не могла читать сама.
Полагаю, Элисия никогда не задумывалась о том, почему она так одержима этим документом, я же не заговаривал с ней об этом. Призраки, преследовавшие ее после того кровопролития, так никогда и не исчезли из нашей жизни, но большую часть времени мы все же жили в мире и покое. Два или три раза в год Элисия вскидывалась ночью и звала отца, в остальное же время она спала, словно дитя. Она в полной мере наслаждалась тем, что стала хозяйкой этого замка. Так было до самой ее смерти. Элисия всегда оставалась для меня загадкой. Я любил ее всем сердцем, но в то же время она пугала меня. Я нередко спрашивал себя, случайность ли то, что Элисия полюбила именно меня, викария, разоблачающего все сокрытое. Кольцо ее отца, которое Элисия выбросила, когда разум ее помутился, то самое кольцо, найденное мной в лесу, я так и не отдал ей. Она была моей женой, а не женой Агапета.
Я еще помню тот день сорок три года назад, когда Клэр и Эстульф прощались с нами. Мы собрались в зале за столом и чокнулись бокалами. До этого прощального пира Элисия и Клэр долго разговаривали. Они провели вместе почти пять часов. Наверное, за всю свою прежнюю жизнь они столько не говорили друг с другом. Я никогда впоследствии не спрашивал ни Элисию, ни Клэр, о чем была их беседа. Как бы то ни было, после того разговора они обе испытали облегчение. Элисия сердечно поприветствовала Оренделя.
После этого мы никогда уже не сидели вот так вместе, Элисия, Клэр, Эстульф, Орендель и я. Клэр и Эстульф прожили вместе несколько хороших лет, после Рихарда у них родился еще один ребенок, девочка, но Эстульф рано умер. Это было… память моя подводит меня, но мне кажется, это было около тридцати лет назад. После его смерти Клэр ушла в монастырь, три ее служанки последовали за нею. И в монастыре они продолжали петь свои печальные песни. Сын Клэр, Орендель, уже через год после того прощального пира стал монахом. Он слишком много лет провел вдали от людей, и шум замка, как и суета герцогского двора, казались ему невыносимыми. Ему предложили должность настоятеля, но он отказался. Орендель умер семь лет назад в монастыре Св. Галла, где всю свою жизнь он переписывал книги и сочинял церковные песни. Он обрел свой покой.
Итак, мы только раз собрались впятером, да и потом виделись редко, хоть один из нас да и отсутствовал. Да, нас разбросало по всей стране, но ничто не мешало нам собраться. И я спрашиваю себя, не потому ли мы избегали встреч, что все мы в тот прощальный час в замке почувствовали ужас, дух зла, витавший вокруг нас. Трое из нас были убийцами, Орендель чуть не зарезал свою мать, а Клэр скрывала преступление, совершенное ее дочерью…
Мы с Элисией, поднявшись на стену замка, помахали вслед тем, кто покидал нас. Они скакали по ковру из мертвых мотыльков. Цветов было мало, резко похолодало, и потому бабочки погибли в одночасье. Белые крылья, всего два дня назад трепетавшие в небесах, теперь покрывали землю, подергивались на ветру, кружились на волнах Рейна.
