Поначалу удивленная этим потоком слов, который бил из профессора, как струя воды из брандспойта, миссис Нозава вовремя осознала, что эта безмерная хвала – защитная реакция. Доктор Мейс-Маскил ошибочно предположил, что она появилась в университете и интересовалась Дрэкменом, желая выдвинуть против него какое-то обвинение.
И когда представилась возможность прервать профессора, она повторила свою историю о молодом человеке, который в свое время отнесся к ним по-доброму, оказал великую услугу, и за эту доброту они не поблагодарили его должным образом. И она приходила в университет только для того, чтобы найти способ выразить мистеру Дрэкмену благодарность, которой тот в полной мере заслуживал.
Сначала профессор слушал внимательно, потом выказывая нетерпение, и вскоре выразил свое недоверие очередным залпом похвал своего бывшего студента. И чем более льстивыми становились его слова, чем более эмоциональными, речь профессора теряла связность. Лицо покраснело, с губ слетали капельки слюны. И если раньше глаза говорили, что их обладателя надо бы посадить в клетку с надежным замком, то теперь ясно указывали, что его надо пристрелить по причине бешенства.
Миссис Нозава пришла к выводу, что доктор Мейс-Маскил закинулся какой-то запрещенной субстанцией еще до того, как впервые услышал о ее визите в отдел связей с выпускниками, а потом добавил еще. То ли удивленное выражение ее лица, то ли непроизвольное движение руки к телефонному аппарату дали ему знать, что его речь становится все более бессвязной. Глаза округлились, и он прижал руку ко рту, чтобы остановить словесный поток.
Услышав достаточно, чтобы изумиться никак не меньше хозяйки, Тосиро Мифунэ поднялся на задние лапы, передние поставил на стойку и вскинул большую голову. Посмотрел на доктора Мейса-Маскила влажными золотистыми глазами, не залаял, не зарычал, но выразил свое мнение громким фырканьем.
Профессор сбежал. Только это слово адекватно описывало его внезапный уход. На длиннющих ногах, казалось, с двумя коленями каждая, рассекая руками воздух, вдруг ставший плотнее воды, в мятом костюме цвета хаки, погрызенном крысами и в заплатах, наложенных известным дизайнером, он метнулся направо, потом налево, словно не находил выхода. С его губ сорвался испуганный стон: он попал в маленькую химчистку ужасов, из которой уже не надеялся выйти. Наконец, распахнув стеклянную дверь плечом, профессор выскочил в солнечный свет, сощурился, чтобы не ослепнуть, направился направо, к торговому центру. Скрылся из виду, чтобы тут же появиться вновь и проследовать мимо химчистки уже налево.
Миссис Нозава вышла из-за стойки, направилась к двери и шагнула за порог, чтобы посмотреть, как этот педагог добирается до своего автомобиля. Серого «Вольво». Достаточно долго профессор не мог завести двигатель. Миссис Нозава предположила, что ключ он вставлял не в замок зажигания, а в прикуриватель. Выезжая из парковочной клетки и направив автомобиль к выезду со стоянки, доктор Мейс-Маскил гудел каждому водителю и пешеходу, которые попадались на пути, будто предупреждая их, что его манера вождения опасна для окружающих. Даже когда «Вольво» вырулил на улицу и скрылся из виду, миссис Нозава ждала, прислушиваясь к грохоту неизбежного столкновения двух или более автомобилей на высокой скорости.
Будучи проницательной деловой женщиной, которая четко просчитывала людей, миссис Сецуко Нозава подумала, что самым странным нюансом их встречи с достопочтенным профессором стала его реакция на ее слова о том, что Лукас Дрэкмен несколькими годами раньше сделал что-то доброе для нее и ее мужа. Хотя не было у него причины сомневаться в ее словах, он совершенно точно ей не поверил. Несмотря на похвалы, которые он рассыпал своему бывшему студенту, доктор Мейс-Маскил, похоже, и представить себе не мог, что Лукас Дрэкмен способен на доброе дело.
62
Когда Амалия, Малколм и я отошли от «Девушки в красной шляпе» и двинулись дальше, в глубины «Пинакотеки Каломиракиса», я спросил, может ли она рассказывать не только о художнике, но и о том, что означает каждая картина, почему художник решил ее написать, что хотел ею сказать.
– Глупая просьба для вундеркинда, – указал мне Малколм после того, как стукнул меня по голове буклетом, который выдали каждому из нас вместе с билетом на выставку. – Скажи ему, Амалия, почему глупая.
– Если мне не изменяет память, – ответила она, – когда я привела тебя сюда в первый раз, ты обратился ко мне с точно такой же просьбой.
– Насколько я помню, все было не так, – заспорил Малколм.
– А как все было, дорогой братец?
– Ты в тот день пребывала в буйном настроении.
Амалия вскинула брови.
– Буйном?
– И ты пила.
– Да? И что же я пила?
– Все. Бренди, пиво, водку, вино.
– Тебе пришлось нести меня, взвалив на плечо?
– Отнюдь. Я рассказал, что в родах ты получила черепно-мозговую травму, и из сочувствия они выдали нам инвалидную коляску.
– Ты несешь чушь.
– Я не верю, что ты пила, – поддержал я Амалию.
– Спасибо, Иона, – поблагодарила она меня.
– Ты на удивление наивен, дитя, – Малколм повернулся ко мне. – Так или иначе, я катил ее от картины к картине, она трясущимся пальцем указывала на каждую и требовала, чтобы я объяснял, что на ней изображено. Сестра, помнишь, что я сказал тебе в тот день? Иона должен это услышать.
– Почему бы тебе не сказать самому, Малколм?
– Не уверен, что помню все слово в слово, – и он добавил, обратившись ко мне: – У этой дорогой девушки память феноменальная. Даже пьяная, любую реплику помнит слово в слово.
– Реплику? – переспросила Амалия.
– Я слышал, как действительно крутой английский актер произносил эту фразу в фильме. Мне понравилось. С этого момента я не говорю. Теперь только произношу.
– Произноси сколько влезет, но ты все равно несешь чушь.
– Вот и намек на буйное настроение, – прокомментировал Малколм. – Должно быть, при ней фляжка, к которой она тайком прикладывается.
– В тот день, Иона, я сказала Малколму следующее: искусство может многому научить. Но надо тренировать глаз. И когда дело доходит до значения, ни один, даже самый ученый эксперт, не имеет права говорить тебе, что ты должен думать, глядя на картину. Искусство субъективно. Утешает тебя картина или радует – это твое личное дело. И если она что-то говорит, то говорит исключительно тебе. Слишком много экспертов, политизирующих искусство, поскольку они уверены, будто великие художники всегда придерживались тех же взглядов, что и они сами. Но искусство, в самую последнюю очередь, должно быть политическим. Всегда помни об этом. Можешь выслушивать чье-то мнение, но всегда составь свое. Доверяй своим глазам и сердцу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
