Шувалов подарил Академии художеств не только прекрасную библиотеку, ко и коллекцию из 104 картин кисти Рембрандта, Рубенса, Ван-Дейка, Тикторетто, Перуджино, Веронезе, Остенде, Пуссена и других мастеров.
У Шувалова было несомненное чутье на талантливых людей. Ни возраст, ни социальное происхождение кандидатов при зачислении в Академию роли не играли. В апреле 1755 г. Шувалов писал Аргамакову о принципе отбора из гимназистов учеников для художественных классов: «…из разночинской гимназии… выбрать из бедных, но способных людей». Так же Шувалов поступал и позже. Примечательна памятная записка Шувалова в Дворцовую канцелярию (1761 г.), давшая в конечном счете России одного из ее выдающихся скульпторов: «…находится при дворе е. и. в. истопник Федот Иванов сын Шубной, который своей работой в резбе на кости и перламутре дает надежду, что со временем может быть искусным в своем художестве мастером». Поэтому Шувалов просит об определении Шубина в Академию, с тем чтобы он «в содержание причислен был… где надежно, что он время не напрасно и с лутшим успехом в своем искусстве проводить может»66. Кроме Василия Баженова и Федота Шубина выпускниками Академии шуваловского периода стали архитектор Иван Старов, гравер Евграф Чемезов, скульптор Федор Гордеев, художник Антон Лосенко — целая плеяда блестящих мастеров, без которых ныне невозможно представить себе русское искусство XVIII в.
Учреждение Московского университета и Академии художеств было лишь началом. Шувалов предполагал подвести под систему высших учебных заведений мощный фундамент — провинциальные гимназии и школы. Однако смерть Елизаветы воспрепятствовала осуществлению этих планов.
Необходимо отметить, что планы Шувалова по развитию системы образования в России входили составной частью в общую программу необходимых, по его мнению, перемен. Эта программа была разработана Шуваловым примерно во второй половине 50-х — самом начале 60-х годов и отражена в сохранившихся проектах указов Сенату и памятной записке на имя Елизаветы. Эти представляющие несомненный интерес документы рассматривались во второй главе.
Со смертью Елизаветы ушла в прошлое вся власть Ивана Ивановича Шувалова. Он прожил еще 35 лет, оставаясь на вторых и третьих ролях, проводя жизнь за границей и в том уединении, о котором мечтал.
ГЛАВА 6
ЕКАТЕРИНА В БОРЬБЕ ЗА ВЛАСТЬ
В декабре 1759 г. Елизавете исполнилось 50 лет — возраст критический для женщины XVIII в. В эти годы крестьянки выглядели глубокими старухами, а большинство женщин, как и мужчин, не доживали даже до 50-летнего юбилея. Время не пощадило и императрицу. Ей, так ревниво относившейся к своей красоте, пришлось на себе испытать справедливость афоризма Ларошфуко: «Старость — вот преисподняя для женщин». Часы, проведенные перед зеркалом, новые французские наряды и изобретения лучших парфюмеров и парикмахеров — все это уже не могло вернуть Елизавете красоту и свежесть, которыми она блистала долгие годы. Все чаще императрица укрывалась в своих покоях, почти никого не принимая и никуда не выезжая.
Камер-фурьерские журналы конца 50-х — начала 60-х годов уже не пестрят записями о бесконечных маскарадах, балах, концертах и поездках. Доступ к Елизавете имел лишь Иван Шувалов да иногда ювелир Позье — страсть к украшениям не покидала императрицу до самой смерти. Позье вспоминал: канцлер Воронцов, «зная, что она посылала за мною, когда выпадала минуточка получше, поручал мне просить ее от его имени подписать наиболее важные бумаги, и я осмеливался подносить их ей только тогда, когда замечал, что она в добром расположении духа, но и тогда я замечал, что она с каким-то отвращением исполняла это»1. Такое отношение к делам отмечали и другие наблюдатели.
Со второй половины 50-х годов Елизавета стала чаще болеть, причем подчас состояние ее здоровья казалось угрожающим. «Тогда, — писала Екатерина II, — почти у всех начало появляться убеждение, что у нее бывают очень сильные конвульсии, регулярно каждый месяц, что эти конвульсии заметно ослабляют ее организм, что после каждой конвульсии она находится в течение двух, трех и четырех дней в состоянии такой слабости и такого истощения всех способностей, какие походят на летаргию, что в это время нельзя ни говорить с ней, ни о чем бы то ни было беседовать»2. Особенно потряс двор необычайно глубокий обморок императрицы, случившийся с ней в начале сентября 1757 г. у дверей церкви в Царском Селе при стечении большого количества народа, пришедшего из окрестных сел на праздничную обедню.
Сохранилась записка 1759 г. врача Буассонье о здоровье Елизаветы. Он, опираясь на наблюдения придворного лейб-медика Кондоиди, проанализировал состояние здоровья императрицы за 1757–1759 гг. Медики середины XVIII в. мыслили и выражались в иных, чем теперь, категориях, исходя из иной, чем теперь, концепции функционирования организма. Одним из важнейших ее положений была идея о непрерывной циркуляции различных жидкостей в организме. «Несомненно, — пишет Буассонье, — что по мере удаления от молодости жидкости в организме становятся более густыми и медленными в своей циркуляции, особенно потому, что они имеют цинготный характер». Наряду с этим врачи видели основную причину участившихся припадков Елизаветы в ее истеричности, неуравновешенности и крайне тяжелом климаксе. Мнение врачей было единодушным: необходим покой, режим, промывание желудка, а самое главное — прием лекарств. Судя по записке Буассонье и другим источникам, Елизавета вела прежний, неумеренный образ жизни и отказывалась принимать горькие пилюли, которые доктора закатывали в мармелад и другие сладости3.
Как бы то ни было, царедворцы чаще стали задумываться о будущем, которое не представлялось им радужным. Внешне казалось, что на этот раз Россия избавлена от угрозы переворота в момент перехода власти: великий князь Петр Федорович имел бесспорное право на престол как ближайший родственник императрицы мужского пола и уже десять лет являлся официально признанным наследником Елизаветы. Но благополучие людей, толпящихся у трона, проистекало от «милостей» монарха, и их не могла не волновать проблема сохранения этих «милостей». Каждый из царедворцев не хотел, чтобы рука, дающая власть, почет, деньги, поместья и т. д., скудела. Но решить эту проблему было непросто: великий князь был весьма своеобразной личностью.
Читатель помнит, что 14-летний голштинский герцог Карл Петр Ульрих, сын старшей сестры Елизаветы — Анны Петровны, был привезен в Россию в январе 1742 г., крещен и объявлен наследником престола. В 1745 г. Елизавета распорядилась, чтобы русский посланник в Дании Н. А. Корф собрал сведения о детстве герцога. Записка Корфа могла удручить кого угодно. Мальчик в три месяца потерял мать, в 11 лет — отца и попал в плохие руки. Его воспитатели, и прежде всего обер-камергер О. Ф. Брюммер, строили свою «педагогику» на грубости, запугивании, жестоких наказаниях, глумлении над болезненным и слабым ребенком. По прибытии в Россию герцог удивил всех своей физической и умственной неразвитостью. В России ему опять не повезло: Брюммер остался с ним по-прежнему, а назначенный воспитателем Я. Штеллин не сумел найти общего языка с учеником, который к тому же оказался на редкость тупым. Так случилось, что наследник русского престола Петр Федорович нашел себе друзей и учителей среди лакеев и горничных, потворствовавших его дурным наклонностям, и на долгие годы остановился в своем развитии.
Когда великому князю исполнилось 17 лет и его женили на 16-летней Екатерине Алексеевне, приходившейся ему троюродной сестрой, он самозабвенно играл в куклы в спальне своей жены и казался всем хилым подростком. Со страниц мемуаров Екатерины II встает образ никчемного, грубого, неумного Петра Федоровича. Хотя к свидетельствам Екатерины, заинтересованной в дискредитации своего незадачливого мужа, следует подходить осторожно, многие характеристики мемуаристки подтверждаются разнообразными источниками. Вот один из них — инструкция обер-гофмаршалу великого князя, написанная в мае 1746 г. канцлером А. П. Бестужевым-Рюминым. Инструкция предусматривала целый ряд запрещений, за которыми отчетливо прослеживаются неприглядные привычки и черты характера наследника русского престола.
Так, из инструкции следует, что Петр с пренебрежением относился даже к внешнему соблюдению православного ритуала, ибо гофмаршалу предписывалось следить за Петром, чтобы он не проявлял «всякого небрежения, холодности и индифферентности (чем в церкви находящиеся явно озлоблены бывают)». Четвертый пункт инструкции обязывал гофмаршала «всемерно препятствовать… чтению романов (Екатерина писала, что это были бульварные романы. — Е. А.), игранию на инструментах (по словам Екатерины, Петр часто «пилил» на скрипке. — Е. А.), егерями и солдатами и иными игрушками и всякие шутки с пажами, лакеями или иными негодными и к наставлению неспособными людьми». Кроме того, гофмаршал должен был не допускать у великого князя «всякой пагубной фамильярности с комнатными и иными подлыми служителями» и «никому из них не позволять… всякую фамильярность, податливость в непристойных требованиях, притаскивании всяких бездельных вещей» и одновременно следить, чтобы Петр «поступал, не являя ничего смешного, притворнаго, подлаго в словах и минах… чужим учтивства и приветливость оказывал, более слушал, нежели говорил… поверенность свою предосторожно, а не ко всякому поставлял»; чтобы за столом не позволял себе «негодных и за столом великих господ непристойных шуток и резвости», остерегался «от всего же неприличного в деле и слове, от шалостей над служащими при столе, а именно от залития платей и лиц [и] подобных тому неистовых издеваний». При этом заметим, что речь идет не о 6-летнем ребенке, а о человеке, которому шел уже 19-й год.
