1759–1761 годы не принесли Елизавете здоровья, а, наоборот, еще больше его расшатали. Французский посланник Лопиталь в декабре 1757 г. сообщал своему правительству: «Императрица совершенно не придерживается режима, она ужинает в полночь и ложится в четыре утра, она много ест и часто устраивает очень длительные и строгие посты». Прежний неумеренный образ жизни продолжался и в последующие годы. Елизавета становилась все более суеверной и набожной. Лопиталь писал в январе 1759 г.: «Императрица погружена в необычайное суеверие, она проводит целые часы перед одним образом, к которому она очень привязана. Она с ним разговаривает, советуется. Она отправляется в оперу в 11 часов вечера, ужинает в час, а ложится спать в 5 часов утра»19.
Болезни императрицы вынуждали Шуваловых все чаще думать о будущем. Они не сомневались, что оно непосредственно связано с «молодым двором», с тем, как они сумеют себя поставить в отношениях с Петром и особенно с Екатериной. Уже с середины 50-х годов А. И. Шувалов стал обер-гофмаршалом Петра, а во время бестужевского дела И. И. Шувалов стремился показать Екатерине, как он хлопочет за нее перед императрицей. В 1759–1761 гг. попытки установить контакт с Екатериной со стороны фаворита и его двоюродных братьев продолжались. Краткие сообщения об этом мелькали в донесениях дипломатов. «Иван Шувалов полностью перебрался на сторону молодого двора» — такой вывод сделал в июле 1758 г. Лопиталь. Через год он уточнил: «Этот фаворит хотел бы играть при великой княгине такую роль, что и при императрице»20.
Теперь трудно восстановить планы, с которыми выступали Шуваловы. В одной из своих заметок мемуарного характера Екатерина писала: «Фаворит… Иван Иванович Шувалов, быв окружен великим числом молодых людей… [и] быв убежден воплем всех множества людей, которые не любили и опасалися Петра III, за несколько времени до кончины е. и. в. мыслил и клал намерение переменить наследство, в чем адресовал к Никите Ивановичу Панину, спрося, что он о том думает и как бы то делать, говоря, что мысли иныя клонятся, отказав и высылая из России великого князя с супругою, зделать правление именем царевича… что другие хотят лишь выслать отца и оставить мать с сыном и что все в том единодушно думают, что великий князь Петр Федорович не способен и что кроме бедства… Россия не имеет ожидать». Осторожный Панин, как сообщает Екатерина, отвечал, что попытка воспрепятствовать приходу к власти Петра неизбежно приведет «к междоусобной погибели, что в одном критическом случае того переменить без мятежа и бедственных средств не можно», и, поспешив к Екатерине, все ей рассказал. Полностью исключить возможность такого разговора Шувалова и Панина нельзя по ряду причин.
Во-первых, проект о провозглашении императором Павла с последующей высылкой либо обоих родителей, либо только Петра мог соответствовать планам Шуваловых, стремившихся сохранить власть, и в принципе не противоречил давним намерениям Елизаветы, известным не только из мемуаров Екатерины II. Во-вторых, нельзя не обратить внимание на то, что беседу о будущем правлении вели И. И. Шувалов и Н. И. Панин. Первый известен своим проектом введения «фундаментальных законов», практически ограничивавших самодержавие, а второй сразу после переворота 28 июня 1762 г. подал проект о создании Государственного совета — органа, ограничивающего власть императрицы. То, что эти два деятеля вступили в контакт накануне смерти Елизаветы, не представляется случайным, но думается, что тогда они не сумели найти общего языка. Никита Панин, возможно, готовил проект ограничения самодержавия при Екатерине как правительнице. Ивана же Шувалова Екатерина не устраивала.
В другой своей записке Екатерина, описывая тот же разговор Панина с Шуваловым, сообщает, что Елизавета хотела «взять сына его (Петра. — Е. А.) седмилетнего и мне поручить управление, но что сие последнее, касательно моего управления, не по вкусу Шуваловым». Не исключено, что Екатерина приписывает Елизавете несуществующие намерения о назначении ее правительницей при малолетнем сыне, но не исключено и то, что как вариант такой порядок наследования мог обсуждаться и был отвергнут Шуваловыми как ненадежный. Возможно, именно потому, что Панин твердо стоял за передачу власти Екатерине, Шуваловы прервали с ним контакты. Екатерина далее писала в первом отрывке, что вскоре Шуваловы прекратили обсуждать планы, «но, оборотя все мысли свои к собственной их безопасности, стали дворовыми вымыслами и происками стараться входить в милости Петру III, в коем и преуспели». Во втором отрывке читаем: «Из сих проектов родилось, что посредством Мельгунова Шуваловы помирились с Петром III и государыня скончалась без оных распоряжений»21.
В описываемом Екатериной финале переговоров нет психологических натяжек. 23 июля 1761 г. французский представитель Бретель писал: «Уже несколько дней назад императрица причинила всему своему двору особое беспокойство: у нее был истерический приступ и конвульсии, которые привели к потере сознания на несколько часов. Она пришла в себя, но лежит. Расстроиство здоровья этой государыни очевидно»22.
В обстановке неуверенности Иваном Шуваловым, как он сам пишет, овладевали «ипохондрические мысли» и ему было уже не до проектов. Вместе со своими братьями он стремился добиться хотя бы расположения наследника престола. В этом смысле весьма символичным был первый ужин нового императора сразу после смерти Елизаветы, 25 декабря 1761 г. Екатерина писала: «У Ивана же Ивановича Шувалова, хотя знаки отчаянности были на щеке, ибо видно было, как пяти пальцами кожа содрана была, но тут за стулом Петра III стоял, шутил и смеялся с ним»23. В отличие от экс-фаворита, которому уже не нашлось места за столом, Екатерина сидела заплаканная и печальная или старалась такой выглядеть. Ее час еще не наступил, но он приближался…
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Завершая свой труд, историк подобен инженеру-создателю моста в тот самый момент, когда он по традиции стоит под пролетом нового сооружения и смотрит, как первый поезд медленно вползает на такие ажурные и хрупкие снизу конструкции. Инженер знает, что расчеты точны, что мост построен надежными руками, но он не может подавить в себе волнения, почти физически ощущая тот тяжкий груз ответственности, который лег на его плечи. Мост историка, переброшенный через реку Времени в Прошлое, тоже построен в полном соответствии с законами его науки и из прочного материала проверенных фактов. Но все равно, ставя точку, автор книги волнуется, ощущая груз ответственности за то, как он отобразил прошлое и показал людей, живших более двух столетий назад. Эти люди, как тонко заметила О. Г. Чайковская, «целиком зависят от нас, поскольку живут только в нашей памяти, другой жизни у них уже нет»1. Вот почему, прочитав сотни документов, написанных рукой героев своей книги, историк спешит в залы музея и долго стоит перед потемневшими от времени портретами людей, о которых он писал, и, вглядываясь в их лица, пытается прочитать в них ту разгадку прошлого, над которой он думал в тиши читального зала и кабинета. И полной уверенности в правильности решений у него не будет никогда. Всегда историк несет ответственность за свое прочтение прошлого, за прочность того моста, который он построил для других.
Время, которому посвящена эта книга, не может быть оценено однозначно. Петровские реформы в различных сферах жизни русского общества через 20–30 лет сразу стали явлением необратимым. Как невозможно было остановить время и вернуть XVII век, так невозможно было отказаться от великого наследия преобразователя России. Эта необратимость, обусловленная жесткой необходимостью, потребностью великой страны, которую гениально уловил Петр, была явно сильнее желаний консерваторов или капризов ближайших преемников Петра.
После петровских реформ для России нового времени уже не было другого пути развития, чем тот, что был задан Петром. Активная внешняя политика, мощная регулярная армия и флот, развитая торговля и промышленность, ориентированная прежде всего на нужды обороны, поощрение развития национальной культуры и образования — все эти аспекты политической доктрины Петра стали признанной целью послепетровских правительств. Но были оттенки, нюансы, влиявшие на последовательность и темпы реализации этих целей на практике. Эти нюансы, нередко зависевшие от личности властителя и его советников, становились в конечном счете важным фактором, воздействовавшим на общее развитие страны.
Елизаветинское время было, несомненно, благоприятно для движения по пути, проложенному Петром, что проявилось во многих сферах жизни страны. Внешняя политика елизаветинского времени в отличие от политики второй половины 20-х — начала 40-х годов XVIII в. стала более последовательной в достижении тех целей национальной политики, которые Петр считал важнейшими для страны. Эта черта русской политики особенно рельефно отразилась в участии России в Семилетней войне. Война, каковы бы ни были ее конечные результаты, стала испытанием не только мощи русской армии, но и прочности той внешнеполитической системы, основания которой были заложены Петром, а развиты при Елизавете и во второй половине XVIII в.
