— Что такое, дитя мое?
Тогда Раймонда понизила голос и, слегка покраснев, сказала:
— Мое замужество!
Теперь настал черед г-жи де Жонкьер обрадоваться. На полном лице этой зрелой, еще красивой и приятной женщины отразилось удовольствие. Она вспомнила их маленькую квартирку на улице Вано, где после смерти мужа она воспитывала дочь, строго экономя каждое су из оставленных мужем нескольких тысяч франков. Замужество возвращало мать и дочь к жизни — перед ними раскроются двери салонов, вернется прежнее блестящее положение в обществе.
— Ах, дитя мое, как я рада!
Но вдруг ей стало почему-то неловко. Бог свидетель, что в течение трех лет она ездила в Лурд только из милосердия; единственной ее радостью было ухаживать за своими дорогими больными. Быть может, если бы г-жа де Жонкьер спросила свою совесть, то в самопожертвовании, которому она отдавалась от души, она усмотрела бы некоторую уступку своей властной натуре, находившей радость в этой роли начальницы, командовавшей людьми. Но надежда найти для дочери мужа среди кишевшей здесь толпы светских молодых людей, пожалуй, занимала в ее мыслях последнее место. Г-жа де Жонкьер, правда, думала об этом, как о чем-то вполне возможном, но никогда не говорила. Тем не менее от радости у нее невольно вырвалось признание:
— Ах, дитя мое, меня не удивляет твоя удача; я так молила сегодня святую деву!
Затем ей захотелось удостовериться в том, что это правда, и она потребовала от дочери подробностей. Раймонда еще не рассказывала матери о своей длинной прогулке накануне под руку с Жераром; девушка решила сказать об этом только в том случае, если будет уверена в победе. И вот она добилась ее и теперь так весело возвещала о ней. Утром она встретилась с молодым человеком у Грота, и он сделал ей официальное предложение. Г-н Берто будет просить у г-жи де Жонкьер руки Раймонды для своего двоюродного брата перед отъездом из Лурда.
— Ну, — проговорила г-жа де Жонкьер с радостной улыбкой, оправившись от смущения, — надеюсь, ты будешь счастлива; ведь ты такая умница и не нуждаешься в моей помощи для устройства своих дел… Поцелуй меня!
В эту минуту к ним подошла сестра Гиацинта, чтобы сообщить, что г-жа Ветю умирает. Раймонда уже убежала, а г-жа Дезаньо, вытирая руки, бранила дам-помощниц, которые исчезли с самого утра, когда так нужна была их помощь.
— Ведь вот, например, госпожа Вольмар, — добавила она. — Я вас спрашиваю, куда она девалась! Ее и часу не видели с тех пор, как мы здесь.
— Оставьте госпожу Вольмар в покое, — ответила с легким раздражением г-жа де Жонкьер. — Я вам сказала, что она больна.
И тут же обе подошли к г-же Ветю. Ферран ждал их стоя; на вопрос сестры Гиацинты, нельзя ли что-нибудь сделать, он отрицательно покачал головой. Умирающая, которую как будто облегчила рвота, лежала, обессилев, с закрытыми глазами. Но вот ее снова вырвало черной жидкостью с прожилками лиловатой крови. Потом она успокоилась, открыла глаза и заметила Гривотту — та жадно ела хлеб, сидя на тюфяке на полу.
— Она выздоровела? Да? — спросила г-жа Ветю, чувствуя, что умирает.
Гривотта услыхала и восторженно воскликнула:
— Да, сударыня, выздоровела, выздоровела, совершенно выздоровела!
На минуту г-жу Ветю, казалось, объяла глубокая грусть, в ней поднялось возмущение существа, которое не хочет покидать мир, когда другие продолжают жить. Но тут же она покорилась и тихо произнесла:
— Молодым надо жить.
Госпожа Ветю обвела широко раскрытыми глазами палату, как бы прощаясь со всеми этими людьми и удивляясь, зачем они здесь. Она силилась улыбнуться, встретив любопытный взгляд маленькой Софи Куто: эта милая девочка утром подошла к кровати г-жи Ветю и поцеловала ее. Элиза Руке, не обращая ни на кого внимания, взяла зеркало и принялась разглядывать свою физиономию: ей казалось, что она явно похорошела с тех пор, как подсохла язва. Но больше всего умирающую восхитила Мари, в экстазе устремившая взор вдаль. Г-жа Ветю долго смотрела на девушку — взгляд ее то и дело возвращался к ней, словно к светлому, радостному видению. Быть может, несчастной казалось, что перед нею в солнечном сиянии небожительница, святая.
Внезапно рвота возобновилась — г-жу Ветю рвало кровью, и так обильно, что простыни и вся кровать были забрызганы ею. Тщетно г-жа де Жонкьер и г-жа Дезаньо подкладывали салфетки; обе были бледны, у них подкашивались ноги. Ферран, чувствуя свое бессилие, отошел к окну, где еще недавно испытал такое сладостное волнение, а сестра Гиацинта инстинктивно, не отдавая себе в этом отчета, также вернулась к окну, словно ища в Ферране защиты.
— Боже мой, — повторяла она, — неужели вы ничего не можете сделать?
— Нет, конечно, ничего! Она угаснет, как светильник, в котором иссякает масло.
У г-жи Ветю изо рта текла струйка крови; выбившись из сил, она пристально смотрела на г-жу де Жонкьер, и губы ее шевелились. Начальница наклонилась к умирающей и услышала, как та медленно произнесла:
— Я насчет мужа, сударыня… Магазин на улице Муффар, маленький магазин, недалеко от фабрики гобеленов… Он часовщик, он, конечно, не мог ехать со мной из-за клиентуры; он будет очень озадачен, когда увидит, что я не возвращаюсь… Да, я чистила драгоценности, ходила по его поручениям…
Голос ее слабел, слова прерывались хрипом.
— Так вот, сударыня, я прошу вас сообщить ему, что я не успела написать и что все кончено… Скажите ему, пусть тело мое останется в Лурде, а то перевозить его дорого обойдется… И пусть он женится, это нужно для дела… На двоюродной сестре, скажите ему, на двоюродной сестре…
Умирающая произнесла последние слова невнятным шепотом. Она совсем ослабла, дыхание ее прерывалось. Но открытые глаза еще жили на бледном восковом лице и, казалось, безнадежно цеплялись за прошлое, за все, что больше не будет для них существовать, — маленький часовой магазин в густо населенном квартале, однообразная и тихая жизнь с работягой-мужем, вечно склоненным над часами, воскресные развлечения, состоявшие в прогулках на укрепления, где супруги любовались воздушными змеями. Потом в ее широко раскрытых глазах, тщетно блуждавших в надвигающемся страшном мраке, отразился ужас смерти.
Г-жа де Жонкьер снова наклонилась, увидев, что губы г-жи Ветю шевелятся. Но голос умирающей звучал уже издалека, как бы из другого мира, и с глубокой скорбью с последним вздохом донеслись слова:
— Она меня не исцелила. Госпожа Ветю тихо скончалась.
Софи Куто, которая, казалось, только и ждала этой минуты, удовлетворенная спрыгнула с кровати и отправилась на другой конец комнаты играть с куклой. Ни Гривотта, занятая едой, ни Элиза Руке, всецело поглощенная рассматриванием себя в зеркале, ничего не заметили. Но ледяное веяние смерти, к которой не привыкли г-жа де Жонкьер и г-жа Дезаньо, и их растерянный шепот вывели Мари из ее восторженного состояния молитвы без слов, с сомкнутыми устами. И когда она поняла, что случилось, сострадание к товарищу по несчастью вызвало у нее слезы.
— Ах, бедная женщина, она умерла так далеко, так одиноко как раз в такую минуту, когда, казалось бы, ее ждало возвращение к жизни.
Ферран, также глубоко взволнованный, несмотря на профессиональное равнодушие к смерти, подошел к покойнице, чтобы констатировать смерть; по знаку его сестра Гиацинта накрыла лицо умершей простыней, так как нечего было и думать о том, чтобы тотчас же унести тело. Больные группами возвращались из Грота; спокойная, залитая солнцем палата наполнилась обычным шумом, кашлем, шарканьем ног; воздух отяжелел; бедность, страдания, все человеческие немощи были здесь налицо.
II
В понедельник, последний день пребывания паломников в Лурде, стечение народа было необычайным. Отец Фуркад в своем утреннем воззвании говорил, что надо призвать на помощь всю силу любви и веры и умолить небо ниспослать милость и чудесное исцеление. С двух часов пополудни двадцать тысяч человек, взволнованные, исполненные самых пламенных надежд, собрались у Грота. Толпа росла — дело дошло до того, что испуганный барон Сюир вышел из Грота и сказал Берто:
— Друг мой, народ валом валит… Увеличьте вдвое число санитаров, соберите ваших людей.
Особого внимания требовала Община заступницы небесной, ибо никто не опекал ее больных; поэтому барон Сюир так и беспокоился. Но Берто в серьезных случаях обнаруживал спокойную уверенность и энергию.
— Не волнуйтесь, я за все отвечаю… Я не тронусь с места, пока не пройдет вся процессия.
Он знаком подозвал Жерара.
— Отдай своим людям строгий приказ никого не пропускать без билета… И проверь, крепко ли они держат канат.
Под нависшим плющом виден был Грот, светящийся неугасимым светом. Издали он казался немного сдавленным, неправильной формы, слишком тесным и маленьким для той огромной, неведомой силы, которая исходила оттуда, заставляя людей бледнеть и склонять головы. Статуя святой девы выделялась белым пятном и словно шевелилась в трепетном воздухе, обогретом желтыми огоньками свечей. Надо было стать на цыпочки, чтобы различить за решеткой серебряный алтарь, орган, с которого сняли чехол, разбросанные на земле букеты и подношения, пестрившие закопченные стены. День был чудесный, над громадной толпой простиралось необычайно чистое небо; после ночной грозы, рассеявшей духоту первьтх двух дней, веял легкий ветерок.
