Мои визиты последнее время ни для кого не секрет. Тоже приснился сон?
— Нет, я ночью почувствовала, что ты здесь. Когда ты ходил к нему.
Последнее слово она произнесла беззвучно. Я прочел его по губам. Лачи улыбнулась.
— У тебя все вышло, мой мальчик?
Я опустился рядом с ее ложем. Сел по-турецки.
— Вышло. Надеюсь, эта тварь получила сполна.
— Это правильно, — сказала она, — поэтому я и взялась тогда тебе помогать. Дай ладонь. Хочу посмотреть твою линию жизни.
Я даже покачал головой.
— Куда вам, сил нет, сама еле жива, а все туда же — гадать собрались.
— Дай! — в ее голосе появился металл.
Хм. Ну хорошо. Не будем нарушать традицию. Я протянул цыганке ладонь.
— Правая, — Лачи погладила меня по руке, — это хорошо. Это правильно.
— Я помню. И что там?
Она чуть приподнялась. Самую малость. На большее просто не хватило сил. Вгляделась в переплетение линий, счастливо улыбнулась и откинулась на подушки.
— Прекрасно, мой мальчик, все у тебя будет прекрасно. Я довольна. А если ты сможешь мне помочь…
Лачи замолчала, уставилась на меня просительно. Рот мой расплылся в широченной улыбке. Паузу я держал строго по Станиславскому. Пока напряжение не достигло кульминации.
— Пять рублей, — сказал я и вытянул вперед ладонь.
Мне не нужны были эти деньги. Я просто не смог отказать себе удовольствии напомнить ей о прошлой нашей встрече.
Лачи расхохоталась. Хватило ее, конечно, ненадолго. Скоро смех сменился кашлем и хрипом. Я бросился было помогать, но был остановлен ладонью.
— Погоди!
Она сунула пальцы под край одеяла и вынула на свет божий синенькую купюру. Положила ее в мою руку.
— Квиты, — сказала она. — Жги.
Я выполз на край кибитки, сел, свесив ноги. Цыган протянул мне спичечный коробок. Купюра загорелась в один момент. Пламя пробежало по бумаге, остановилось у самых пальцев, погасло, осыпалось серебристым пеплом вниз, оставив в моих руках уголок с цифрой пять. Пальцы разжались, и этот последний огрызок, крутясь на ветру, упал в траву.
— Поможешь? — в голосе цыгана не было особой надежды.
— Помогу, — сказал я. Потом сам себя поправил: — По крайней мере постараюсь.
Он молча хлопнул меня по плечу, отошел, опять уселся под колесо, принялся раскуривать трубку. Я же вернулся обратно. Потер ладони, сделал серьезное лицо и произнес, как в старых фильмах:
— Нуте-с, больная, на что жалуемся.
— На смерть, — сказала Лачи серьезно.
Я вздрогнул, ощутил меж лопаток холодок.
— Достала она меня почти.
Смотрела старая цыганка при этом куда-то по правую руку от меня. Смотрела внимательно, словно ловила глазами чей-то взгляд. Я быстро оглянулся. Там было пусто.
— Рано тебе, — правильно поняла меня Лачи. — Не ищи с ней встречи прежде времени. Она еще возьмет с тебя долг. Она соберет свою жатву твоими руками. Тебе подарили три жизни?
Я кивнул.
— Теперь ты должен три жизни взамен.
Лачи прищурилась, задумалась.
— Точнее, уже две.
Прозвучало это так, что волосы зашевелились у меня на затылке. И я пообещал:
— Я постараюсь с ней никогда не встречаться, чтобы не отдавать долг.
— Не выйдет, — прошептала Лачи. — Ты, мальчик мой, с ней связан накрепко. С того самого момента, как пообещал свою жизнь в обмен на жизнь сестры.
Она замолкла, прикрыла глаза. Я судорожно сглотнул. Неужели так? Неужели за обещание придется расплачиваться. Лачи закашлялась. В груди у нее забулькало, захрипело. Звуки эти вернули меня к реальности.
— Господи, — проговорил я, — вы зачем все так запустили? Неужели нельзя было сходить к врачу?
— Тебя ждала, — просто сказала она.
В этих словах проявилось безграничное доверие. И я понял, что не имею права его не оправдать.
— Лачи, Лачи. Вы же взрослый человек.
Она подняла руку, приложила пальцы к моим губам, прерывая словоизлияние. Потом подхватила мою ладонь, положила себе на горло. Прошептала:
— Лечи, целитель.
И закрыла глаза.
Что мне оставалось делать? Я принялся послушно латать прорехи на ткани мироздания. Находить разорванные нити, вязать их в узелки. Нитей этих была хренова туча. Лачи за свою жизнь нагрешила от души.
Я вязал очередной узел. Жалел ее, жалел тех, кого она обманула. Удивлялся, ужался, поражался людской наивности. Лачи была настоящей цыганкой, и этим все сказано. Я не мог ее за это осуждать. Просто старался помочь.
Она лежала тихо-тихо, не шевелилась, не мешала. Не стонала, когда было больно. Не пыталась подсказать, научить, помочь. Молча принимала свою судьбу. И судьба оказалась к ней благосклонна.
Когда лечение закончилось, я перевернул ее на бок, прислонился ухом к спине, поднял восприятие на максимум, прислушался. В легких было спокойно. Исчезли хрипы, от болезни не осталось и следа.
Лачи это поняла.
— Все? — спросила она.
Я подтвердил:
— Все. Но следующий раз не ждите, идите к врачу.
— Зачем? — Цыганка хитро улыбнулась. — Я же заплатила тебе за лечение? Значит, ты обязательно придешь.
Я попытался понять, было это заявление шутливым или серьезным, но так и не смог определиться до конца. Тогда положил ладонь ей на глаза, мысленно велел ей спать. Лишь только ее дыхание стало тихим, мерным, сказал одними губами:
— Прощайте, Лачи. И больше не болейте.
Поднялся и побрел к выходу.
* * *
Старый цыган все так же смолил возле колеса табак. За время лечения он не сдвинулся ни на дюйм, словно замер, окаменел. Я чувствовал себя уставшим, обессиленным, поэтому спрыгнул тяжело, едва не свалился кулем. Тихо выругался, придержался рукой о борт.
Огляделся. Табор уехал. У ручья остался единственный возок.
— Пора в путь, — словно прочел мои мысли цыган. — Ты ее вылечил?
Все это время он даже не пытался на меня взглянуть.
— Да.
— Это правильно. Она хорошая женщина.
Я вспомнил увиденное, не сдержался, хмыкнул.
— Ты не понимаешь, — сказал цыган, — у нас другие законы. Их она не нарушала.
И правда, чего это я? Не стоит лезть со своим уставом в чужой монастырь. Он поднялся, помешкал, неожиданно протянул мне ладонь. Я пожал ее в ответ.
— Ромалэ всегда тебе рады, целитель. Запомни.
Я запомнил. Это было признание. Признание моих способностей, признание таланта, дарованного мне Викиной бабушкой. Мне стало от этого чертовски приятно.
Возок снялся с места. Проехал вперед, по
