– Она была страшно расстроена?
– Она была расстроена, но Дафна – женщина с твердым характером, она, что называется, настоящая леди, – добавил отец с улыбкой. – Она заявила мне, что желает вырастить моего ребенка как своего собственного, сделать то, о чем просил мой отец. Понимаешь, он дал ей некоторые обещания. Но существовала Габриэль, с которой нужно было считаться, принимать во внимание ее чувства и желания. Я сказал Дафне, чего именно хочет Габриэль и что, несмотря на сделку, совершенную моим отцом и твоим дедом, она будет возражать.
– Бабушка Катрин рассказывала мне, как была расстроена моя мать, но я никогда не могла понять, почему она разрешила дедушке Джеку сделать так, как хотел он. Почему она отдала Жизель.
– Это не дедушка Джек в конце концов уговорил ее согласиться на сделку, – признался отец. – Это сделала Дафна. – Отец помолчал и повернулся ко мне. – Я вижу по выражению твоего лица, что ты этого не знала.
– Нет, – ответила я.
– Возможно, твоя бабушка тоже не знала. Ну ладно, довольно обо всем этом. Во всяком случае, тебе известно все остальное, – быстро сказал отец. – Не хочешь ли пройтись по Французскому кварталу? Вот улица Бурбон, прямо перед нами, – кивнул он.
– Да, хорошо.
Мы вышли из машины, и отец взял меня за руку. Мы медленно дошли до угла улицы и как только свернули за угол, послышались звуки музыки, раздающиеся из различных клубов, баров и ресторанов даже в такой ранний час.
– Французский квартал – это настоящее сердце города, – объяснял отец. – Оно никогда не прекращает своего биения. И, знаешь ли, на самом деле этот квартал вовсе и не французский. Он более испанский. Здесь случились два губительных пожара, один в 1788-м, а другой в 1794 году, и они уничтожили почти все первоначальные французские постройки.
Я видела, как увлеченно отец говорил о Новом Орлеане, и раздумывала, смогу ли так же восхищаться этим городом.
Мы продолжали прогуливаться мимо витых колоннад и чугунных оград двориков. Я услышала смех над нами, посмотрела наверх и увидела мужчин и женщин, перегнувшихся через узорчатые железные перила балконов, служивших продолжением их апартаментов. Некоторые из них кричали что-то людям на улицах. В арочном подъезде чернокожий мужчина играл на гитаре. Казалось, он играл только для себя и даже не замечал людей, останавливавшихся на минутку, чтобы его послушать.
– Здесь многое связано с историей, – рассказывал отец. – Жан Лафит, знаменитый пират, и его брат Пьер заправляли своими контрабандными делами именно в этих местах. Многие отчаянные головы сочиняли в этих двориках хитроумные планы многих своих авантюр.
Я пыталась рассмотреть все: рестораны, кафетерии, магазины сувениров и антикварные лавки. Мы дошли до площади Джексона и собора Святого Людовика.
– Здесь первые новоорлеанцы приветствовали своих героев и проводили общественные митинги и празднества, – сказал отец. Мы остановились, чтобы посмотреть на бронзовую конную статую Эндрю Джексона, а затем вошли в кафедральный собор. Я поставила свечку бабушке Катрин и прочитала молитву. Мы вышли и погуляли по площади, по ее периметру художники продавали свои последние работы.
– Давай сделаем перерыв, выпьем кофе с молоком и поедим оладий, – предложил отец. Мне нравились эти оладьи, похожие на пирожные и посыпанные сахарной пудрой.
Пока пили и ели, мы наблюдали, как некоторые художники набрасывают портреты туристов.
– Ты знаешь художественную галерею Доминика? – спросила я отца.
– Галерея Доминика? Да. Она недалеко отсюда. Всего квартал или два направо. Почему ты спрашиваешь?
– Там выставлены несколько моих картин, – призналась я.
– Что? – Отец откинулся на спинку стула и открыл рот. – Выставлены твои картины?
– Да. Одна была продана. На эти деньги я и отправилась сюда.
– Не могу тебе поверить, – заявил отец. – Ты – художница и ни словом не обмолвилась об этом?
Я рассказала ему о своих картинах, о том, как однажды Доминик остановился около нашего придорожного прилавка и обратил внимание на мои работы.
– Мы пойдем туда немедленно, – сказал отец. – Никогда не встречался с такой скромностью. Жизель есть чему у тебя поучиться.
Даже я была ошеломлена, когда мы пришли в галерею. Моя картина с цаплей, взлетающей из воды, висела на видном месте в передней витрине. Доминика не было. Галерея находилась на попечении хорошенькой молодой леди, и, когда отец объяснил, кто я, она очень разволновалась.
– Сколько стоит картина в витрине? – спросил отец.
– Пятьсот пятьдесят долларов, месье.
Пятьсот пятьдесят долларов! – подумала я. За мою работу? Без раздумья отец вынул бумажник и отсчитал деньги.
– Это чудесная картина, – заявил он, держа ее на расстоянии вытянутой руки. – Но ты должна изменить подпись на Руби Дюма. Я хочу, чтобы твой талант принадлежал нашей семье, – улыбнулся он.
Я подумала, что, возможно, каким-то образом отец почувствовал, что эта картина изображала любимую птицу моей матери, как говорила мне бабушка Катрин.
После того как полотно завернули, отец поспешил вывести меня из галереи.
– Только представь, как Дафна увидит эту картину. Ты должна продолжать заниматься живописью. Я обеспечу тебя всем необходимым, мы оборудуем комнату в доме, это будет твоя студия. Я найду для тебя лучшего учителя во всем Новом Орлеане, он будет давать тебе частные уроки, – добавил он.
Потрясенная, я лишь семенила рядом, сердце мое металось от возбуждения.
Мы уложили картину в машину.
– Я хочу показать тебе несколько музеев, проехать мимо пары знаменитых кладбищ, а потом поедем на ленч в мой любимый ресторан на причале. В конце концов, – добавил отец, смеясь, – ведь у нас с тобой тур по высшему разряду!
Это было замечательное путешествие. Мы очень много смеялись, а ресторан, выбранный отцом, был чудесен. В зале был стеклянный купол, и мы могли сидеть и смотреть на пароходы и баржи, подходящие к причалам и идущие вверх по Миссисипи.
Во время еды отец расспрашивал меня о моей жизни на протоке. Я рассказывала ему о рукоделии, о полотне, которое мы с бабушкой ткали и продавали. Он спрашивал о школе, а потом поинтересовался, был ли у меня когда-нибудь молодой человек. Я было начала рассказывать ему о Поле, но остановилась, потому что мне было не только печально говорить об этом, но еще и стыдно описывать другое ужасное дело, состряпанное дедушкой Джеком. Отец почувствовал мою печаль.
– Уверен, у тебя будет много молодых людей, – сказал он. – Как только Жизель представит тебя всем в школе.
