– В школе? – На какое-то время я забыла о ней.
– Конечно, тебя зачислят в школу на этой же неделе.
В моем мозгу промелькнула мысль, заставившая меня трепетать. Неужели все девочки в школе будут такими же, как Жизель? Как они меня примут?
– Ну-ну. – Отец похлопал меня по руке. – Не взвинчивай себя из-за этого. Уверен, все будет хорошо. Ну что ж. – Он взглянул на часы. – Дамы, наверно, уже поднялись. Давай поедем домой. В конце концов, я должен все объяснить Жизель, – добавил он.
Отцу все представлялось довольно просто, но, как говорила бабушка Катрин, сплести одну ткань обмана сложнее, чем наткать целый гардероб правды.
Дафна сидела под зонтом на металлическом стуле с подушками во внутреннем дворике сада, куда ей подали поздний завтрак. Хотя дама все еще была одета в светло-голубой шелковый халат и домашние туфли, на лицо ее уже была наложена косметика, а волосы были аккуратно причесаны. В тени они казались медового цвета. Женщина выглядела так, будто сошла с обложки журнала «Вог», который читала. Дафна отложила журнал и повернулась, когда мы с отцом подошли, чтобы поздороваться с ней. Отец поцеловал ее в щеку.
– Что мне следует сказать: доброе утро или добрый день? – спросил он.
– Для вас двоих это явно похоже на день, – ответила она, устремив глаза на меня. – Вы хорошо провели время?
– Чудесно, – заявила я.
– Ну вот и отлично. Я вижу, вы купили новую картину, Пьер?
– Не просто новую картину, Дафна. Новую Руби Дюма, – сказал он и улыбнулся мне широкой заговорщицкой улыбкой. Брови Дафны поднялись.
– Прости?
Отец развернул картину и приподнял ее.
– Не правда ли, красиво? – спросил он.
– Да, – проговорила Дафна неопределенным тоном. – Но я все еще не понимаю.
– Ты не поверишь, Дафна, – начал отец, быстро садясь против нее. И рассказал жене мою историю. Во время рассказа женщина поглядывала то на него, то на меня.
– Это совершенно удивительно, – произнесла она после того, как отец закончил.
– И по работе, и по тому, как ее приняли в галерее, видно, что у Руби определенно художественные способности, способности, которые следует развивать.
– Да, – согласилась Дафна, но ее голос все еще звучал сдержанно. Отец, однако, не казался разочарованным ее умеренной реакцией. Он, казалось, привык к этому. Он продолжал рассказывать ей о нашем путешествии. Она потягивала кофе из красивой, расписанной от руки фарфоровой чашки и слушала, а ее светло-голубые глаза темнели все больше и больше по мере того, как его голос поднимался и падал от возбуждения.
– Право, Пьер, я не видела тебя таким оживленным уже многие годы.
– Да, но сегодня для этого у меня есть прекрасная причина.
– Мне неприятна моя миссия напоминать об известных заботах, но понимаешь ли ты, что еще не разговаривал с Жизель и не рассказал ей свою историю о Руби? – спросила Дафна.
Казалось, что пыл отца поуменьшился прямо у меня на глазах, и он покорно кивнул.
– Ты, как всегда, права, дорогая. Пора будить принцессу и поговорить с ней. – Отец поднялся и взял мою картину. – Да, где нам ее лучше повесить? В гостиной?
– Думаю, лучше в твоем кабинете, Пьер, – ответила Дафна. Мне показалось, что ей не хотелось вывешивать картину на виду у всех.
– Да, хорошая мысль. Так я смогу видеть ее чаще, – согласился отец. – Ну, я пошел, пожелайте мне успеха. – Он улыбнулся мне, а затем ушел в дом, чтобы поговорить с Жизель. Некоторое время мы с Дафной смотрели друг на друга. Потом она поставила свою кофейную чашку.
– Кажется, ты успешно начала общаться со своим отцом, – проговорила женщина.
– Он очень хороший, – ответила я. Она мгновение смотрела на меня.
– Он не был таким счастливым уже очень давно. Мне следует рассказать тебе, раз уж ты стала вдруг членом нашей семьи, что Пьер, твой отец, периодически страдает меланхолией. Знаешь, что это такое? – Я покачала головой. – Он время от времени впадает в глубокую депрессию. Без предупреждения, – добавила дама.
– Депрессию?
– Да, он может замкнуться на целые часы, даже дни, и не пожелает разговаривать ни с кем. Ты можешь беседовать с ним, и вдруг внезапно у него появляется отсутствующий взгляд, и он прерывает ваш разговор на середине фразы. И потом ничего не помнит об этом, – проговорила Дафна. Я покачала головой. Казалось невероятным, что этот человек, с которым я только что провела несколько счастливых часов, может быть таким, как только что представила его жена.
– Иногда он запирается в своем кабинете и заводит эту ужасную траурную музыку. Я приводила докторов, и они прописывали лекарства, но он не любит ничего принимать. Он весь в мать, – продолжала Дафна. – Семейная история Дюма омрачена несчастными событиями.
– Я знаю. Он рассказал мне о младшем брате, – подтвердила я. Дафна остро взглянула на меня.
– Уже рассказал? Да, это я и имела в виду, – покачала головой женщина. – Ему не терпится поговорить об этих ужасных вещах и испортить всем настроение.
– Он не испортил мне настроения, хотя это была очень печальная история, – возразила я. Ее губы сжались более плотно, а глаза сузились. Дафне не нравилось, когда ей противоречили.
– Предполагаю, он описал это как несчастный случай на шлюпке? – сказала она.
– Да. А разве не так?
– Мне не хочется об этом говорить. Это действительно тяжело, – добавила Дафна, ее глаза были широко открыты. – Во всяком случае, я пыталась и пытаюсь сейчас сделать Пьера счастливым. А ты запомни, если собираешься жить здесь: в нашем доме должна быть гармония. Мелким ссорам, всяким интригам и заговорам, ревности и предательству не место в доме Дюма.
– Пьер очень счастлив по поводу твоего существования и приезда, но он не видит проблем, с которыми нам предстоит столкнуться, – продолжала дама. Она говорила таким твердым царственным тоном, что мне ничего не оставалось, как слушать, не сводя с нее глаз. – Он не понимает огромности задачи, стоящей впереди. Я знаю, из какого чуждого нам мира ты пришла и какого сорта вещи привыкла делать и иметь.
– Какого сорта вещи, мадам? – спросила я с искренним любопытством.
– Ну, просто кое-что, – сказала она твердо. Ее глаза были настороженными. – Это не та тема, которую нравится обсуждать дамам.
– А я и не собираюсь делать ничего похожего, – запротестовала я.
– Ты даже не понимаешь, какую жизнь ты вела, что делала до сего времени. Я знаю, у кайенов другое понимание морали, другие кодексы поведения.
– Это не так, мадам, – ответила я, но она продолжала, будто я ничего и не говорила.
