Кумарин поднял палец и помотал головой.
– Минуточку! Мы говорим не о том, как есть на самом деле, а о том, что требуется доказать. Если Генрих Рейч связан с «Аль-Каидой», то заслуженных ветеранов и Уильяма Макмерфи с его помощью хотели скомпрометировать злейшие враги американского государства, что само по себе приятно и почетно для офицера ЦРУ. Билли честно выполнял свой долг, оставался мужественным и неподкупным борцом за святые идеалы демократии, и вот теперь враги хотят его оклеветать, очернить. В дальнейшем любые свои неприятности, ошибки, проблемы Билли может со спокойной душой списывать на злобные происки врага. Ну что вы на это скажете, Андрей Евгеньевич?
«А тебе что надо во всей этой истории ? Хотя бы раз в жизни ты способен сказать прямо, чего ты от меня хочешь ? Ты проглотишь мою информацию, переваришь ее, а потом дашь залп по какому-нибудь олигарху, министру, политику в России, или по какому-нибудь сенатору в Америке, или по тому же Билли, старому твоему сопернику, или по всем сразу. Ты пользуешься тем, что, кроме тебя, никто не знает правды обо мне. Ты единственный гарант моей честности. Ты сделал меня перебежчиком, предателем, двойным агентом. Раньше у меня оставалась иллюзия, что, работая на тебя, я работаю на Россию. Но теперь я совсем неуверен в этом».
– Пойдемте купаться, Всеволод Сергеевич, – сказал Григорьев, – я лет сто не плавал в море.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
В квартире Дмитриева было грязно и душно.
В раковине гора посуды. Холодильник открыт и оттаивал, наверное, дней десять.
Под ним стояла вонючая лужа.
«Надо было оставить девочку в больнице, – подумала Маша, – если уж стоило платить, так за то, чтобы оставили, а не за то, чтобы отпустили в этот свинарник. Зачем я вообще во все это влезла? И что мне теперь делать? Я не могу уйти. Беспомощный ребенок, нетрезвый бестолковый старик. А у меня, между прочим, свидание. Меня ждет Саня Арсеньев. Я ведь думала о нем, когда летела сюда? Конечно, думала. Это грело меня – простая и глупая надежда, что я могу еще раз встретиться с Саней Арсеньевым».
– Сергей Павлович, где же ваша помощница? – спросила она, оглядывая грязную унылую кухню.
– В деревню уехала, отдыхать. Скоро вернется и все здесь уберет.
– Как скоро?
– Ну, через пару-тройку дней. Да вы не волнуйтесь, Машенька, я справлюсь. Когда Вася была совсем маленькая, ее мне отдавали на выходные.
– Ладно, надо включить холодильник, разложить продукты. Тряпка где у вас?
– Я все сделаю. Вы помогите Васюше.
Маша вытащила из пакета зубную щетку, пасту и прочие мелочи, которые купила на всякий случай для Василисы. В ванной, увидев новую зубную щетку, девочка радостно закивала, оскалилась, пытаясь объяснить, что ужасно давно не чистила зубы. Попробовала зажать щетку в забинтованной руке, но не смогла. Из глаз у нее по, катились слезы, она задрожала.
– Вася, Вася, успокойся, я знаю, это очень противно – быть беспомощной, – сказала Маша, – зубы мы почистим, умоемся. Ожоги твои заживут. Ты заговоришь. Знаешь, чем хороши болезни? Тем, что они проходят. Нет ничего приятней, чем выздоравливать. Самые обычные вещи кажутся праздником. Хочешь, я тебе голову вымою? Ну, хочешь?
– У меня нет горячей воды! – крикнул из кухни Дмитриев.
– Вот какой отличный слух у твоего деда. У тебя гениальный дед, ты это знаешь?
. Василиса кивнула, а Маша прикусила язык. Ее слегка замутило от собственной фальшивой бодрости. Она так старалась уверить Василису, что все о'кей, что готова была спеть и сплясать, если понадобится. Василиса была чем-то похожа на нее, брошенную, дико напуганную девочку Машу Григорьеву, которая едва уцелела когда-то. И тоже ничего никому не могла рассказать.
– Ты ведь не одна поехала за город, верно? Почему же оказалась одна? Куда делись остальные? Я понимаю, ты можешь ответить только да-нет. Но еще ты можешь, допустим, моргнуть несколько раз. Давай попробуем. Сколько вас было? Четыре человека? Вместе с тобой? Там что-то случилось? Что-то страшное? Что-то очень страшное?
Задавая вопросы, получая немые ответы, Маша чистила ей зубы, умывала лицо, расчесывала волосы.
– Пожар начался не сам по себе? Кто-то поджег лес? Ты знаешь, где могут быть твои друзья? Когда тебя подобрали, ты почувствовала себя в безопасности? Нет? Очень интересно. Ну хорошо, а в больнице? Там тоже нет? А сейчас здесь? Нет? То есть ты чего-то боишься? Каких-то людей? Ты их видела? Нет? Только одного из них?
Пытаясь ответить на этот вопрос, Василиса подняла вверх правую руку, пошевелила пальцами под бинтами.
– Мы поменяем повязку, не волнуйся.
Девочка отчаянно замотала головой.
– Боишься, будет больно? Я аккуратно.
Маша почувствовала, что они перестали понимать друг друга. Василиса хотела ей сказать нечто важное, нечто такое, что нельзя сформулировать жестами. Глаза у нее были жуткие, уже без всяких слез, сухие и безнадежные.
– Ты устала? Хочешь отдохнуть? Нет? Хочешь сменить тему? Правда, мы ведь можем поговорить о чем-то другом. Можем поставить какой-нибудь фильм твоего дедушки. Это отличное лекарство. Нет? Ну ладно, ладно, я поняла, не надо так сильно мотать головой. Еще не хватало, чтобы ты вывихнула шею. Вот что. У меня есть знакомый, майор милиции. Как ты считаешь, стоит к нему обратиться?
Василиса кивнула. В дверях появился Дмитриев.
– Маша, я слышал, какие вы задаете ей вопросы. Вы считаете, такой сильный шок у нее не только из-за пожара?
– Пока не знаю. Мне так кажется. Хотя пожара самого по себе вполне достаточно, но там произошло еще что-то. Она была не одна за городом, их было четверо. Хорошо бы выяснить, где остальные.
– Как же можно, если она не говорит?
– Она хочет, чтобы мы ее поняли, мы попробуем еще. Это важно. Я права?
Василиса кивнула.
– Так пусть сюда приедет ваш знакомый майор, – сказал Дмитриев, – пусть этим займется наша доблестная милиция. Я им, конечно, давно не верю, но пусть попробуют. Он нормальный человек, этот майор? Вы за него ручаетесь? Не вор, не мерзавец? А то сейчас – знаете…
* * *
Арсеньев нашел тихий переулок, удобно припарковался и решил дождаться звонка в машине. Он не собирался домой. Он обещал Вите, что, если Гриша не появится до вечера, они поедут его искать. Теперь придется ехать. Конечно, о том, чтобы брать с собой Витю, речи быть не может. Арсеньев изучил карту, рассчитал, что, если выехать часа в три ночи, к рассвету он доберется до бывшего пионерлагеря. Потом можно поездить по окрестным деревням и дачным поселкам, поспрашивать, показать фотографии. Вдруг кто-то узнает, вспомнит. Но перед этим – Маша. Надо делать себе подарки хотя бы изредка, хотя бы раз в два года.
«А если она не позвонит? – думал он сквозь тяжелую дрему. – Ну и что? Я сам позвоню. Немного посплю и наберу номер. Я обязательно должен ее увидеть. Я заслужил. Пусть это ничем не кончится, пусть она исчезнет, но потом, позже, не сейчас».
Звонок разбудил его в половине двенадцатого. Маша назвала ему адрес, сказала, что все объяснит, когда он приедет.
«Она пригласила меня к себе? Да быть не может, – рассуждал Арсеньев по дороге, – что-то у нее произошло. Она была вместе с Рязанцевым на ток-шоу, но почему-то уехала оттуда раньше, с каким-то стариком. Она говорила о больнице, о дедушке и внучке. Надо было поймать Рязанцева и спросить. Господи, да что же я так волнуюсь? Два года ее не видел. И мог бы вообще никогда не увидеть. Купить цветы? Или это будет глупо? Если бы мы встретились в кафе, на улице, если бы она правда пригласила меня в гости…»
Он остановился у цветочной палатки и купил одну чайную розу. Долго думал, надо ли ее заворачивать в розовый целлофан с золотыми бантиками.
– Ну ведь колется же, господин милиционер, – сказала толстая молодая продавщица, ловко обернула длинный стебель, провела лезвием ножниц по золотым ленточкам так, что они закрутились спиралями. – Вашей девушке понравится.
«Моя девушка. Моя девушка Статуя Свободы. Офицер ЦРУ. Представляется американкой Мери Григ, отлично подделывает акцент, совсем легкий акцент. На самом деле она родилась в Москве, зовут ее Маша Григорьева, и пятнадцать лет назад она чуть не погибла, сиганула ночью из окна третьего этажа подмосковной лесной школы. А потом стала американкой Мери Григ. Почему – я не знаю. На самом деле она отравила мне жизнь. Два года я не могу ее забыть, не могу и не хочу завести себе какую-нибудь веселую непритязательную подружку. Мери Григ никогда не была и не будет моей девушкой. А Маша Григорьева?»
Квартира, в которую его пригласила Маша, находилась на третьем этаже известного в Москве «киношного» дома, фасадом смотревшего на Тишинскую площадь. Здесь жило много знаменитостей, но не сегодняшних, а вчерашних. Первый этаж со стороны площади заняли магазин эксклюзивной мебели и закрытый элитный клуб. Стоянка у клуба была ярко освещена и заполнена шикарными автомобилями. «Мерседесы», «Лексусы», прямоугольные джипы, которые в народе называют «гробами»… У машин топтались охранники, крупные и прямоугольные, как джипы, они терпеливо потели в черных пиджаках, курили, ждали хозяев, сегодняшних знаменитостей.
