Сразу возник вопрос: насколько быстро двигалась его машина? Мой следователь оценил скорость примерно в семьдесят километров, это было не так мало. Разрешалось на дороге шестьдесят, но никто не ездил меньше шестидесяти пяти.
Наши клиенты направлялись в Джексон проведать родственников и особенно не торопились.
Следователь, нанятый компанией, застраховавшей тягач, считал, что скорость машины составляла не менее восьмидесяти пяти, а это здорово ослабляло мою позицию. Любое жюри присяжных косо посмотрит на превышение скорости в двадцать пять километров. Я нашел свидетеля, пожилого человека, прибывшего к месту происшествия вторым или третьим. Звали его Кловис Гудмэн, восьмидесяти одного года, слеп на один глаз и почти ничего не видит другим.
– Серьезно? – спросил Сэнди.
– Шучу. Но со зрением у него действительно не все было в порядке. Тем не менее старик продолжал ездить и в тот день сидел за рулем древнего пикапа, “шевроле” шестьдесят восьмого года. Мой клиент обогнал его, а преодолев подъем, на вершине холма Кловис увидел две столкнувшиеся машины. Одинокий, заброшенный и никому не нужный старик оказался очень чутким человеком, зрелище ужаснуло его.
Он пытался помочь жертвам и какое-то время оставался рядом с разбитой машиной, после чего все же уехал, ни с кем не обменявшись ни словом. Был слишком расстроен и сказал мне потом, что неделю после этого случая не спал по ночам.
Потом стало известно, что кто-то из проезжавших заснял на видеокамеру сцену, когда подъехали “скорая” и пожарные с полицией. Движение было перекрыто, делать людям нечего, вот они и снимали все, что только можно. Мы попросили у них кассету. Мой помощник просмотрел ее, переписал номера всех машин, затем отыскал их водителей.
Так мы вышли на Кловиса Гудмэна. Он сказал, что практически видел катастрофу, но слишком потрясен, чтобы говорить о ней. Я спросил, нельзя ли приехать и побеседовать с ним позже. Он согласился. Жил Кловис в окрестностях Уиггинса, в маленьком белом домике, который построил с женой еще до войны. Жена умерла много лет назад, как и их единственный ребенок, сбившийся с дороги сын. Оставались двое внуков: один в Калифорнии, другая, внучка, в Геттисберге. Ни первого, ни вторую Кловис не видел уже несколько лет. Все это он рассказал мне сразу, как только я приехал. Казалось, старик совсем одичал. Он вел себя так, будто терпеть не мог юристов и не хотел терять время. Но очень скоро Кловис оттаял, поставил воду для кофе и начал делиться со мной семейными тайнами. Мы сидели на крыльце в креслах-качалках, окруженные дюжиной мурлыкающих кошек, и говорили о чем угодно, только не об аварии. К счастью, была суббота, и я мог не переживать по поводу работы. Рассказчик из него великолепный, особенно на темы Великой депрессии и войны. Через пару часов я все же решился напомнить о катастрофе, на что он, мигом сникнув, сказал, что пока не готов к этому разговору, правда, заметил, будто знает нечто важное, для чего еще не пришло время. Тогда я спросил, с какой скоростью он ехал, когда мой клиент обогнал его. Старик ответил, что никогда не позволяет себе больше пятидесяти пяти. На мой вопрос, как быстро двигалась вторая машина, он только покачал головой.
Двумя днями позже, ближе к вечеру, я заехал к нему во второй раз. Мы вновь устроились на крыльце, и опять начались бесконечные воспоминания о войне. Ровно в шесть Кловис сказал, что хочет есть, и предложил поужинать жареной зубаткой, которую обожает. В то время я был еще не женат, и мы отправились в ближайшую забегаловку. За рулем был, конечно, я. За шесть долларов нам навалили столько жирной рыбы, что съесть ее всю было невозможно. Ел Кловис медленно, опустив голову к самой тарелке. Официантка положила на стол чек, и я тут же, чтобы старик не заметил, прикрыл его ладонью. Набив рот рыбой и жареной картошкой, он ни на минуту не умолкал. Я подумал еще, что если Кловис хоть словом обмолвится об увиденном на дороге, то деньги будут потрачены не зря. Наконец он насытился, и мы вышли. Усевшись в машину, старик заявил, что не прочь выпить пива, всего бутылочку. Магазинчик находился рядом, а поскольку Кловис не попытался выйти из машины, я купил ему и пиво. Мы тронулись, старик откупорил бутылку и предложил показать мне места, где он вырос, совсем рядом. Один проселок сменялся другим, и через двадцать минут я понятия не имел о том, где мы оказались, а сам Кловис плохо видел. Тут ему понадобилась вторая бутылка. У продавщицы какой-то придорожной закусочной я узнал название ближайшего населенного пункта, и мы вновь отправились в путь. Кловис командовал, где свернуть, и нам наконец посчастливилось оказаться в городке Никейс-Кроссинг, это округ Хэнкок.
Кловис тут же решил, что пора возвращаться, напрочь забыв о своем желании осмотреть дом, в котором бегал мальчишкой. Я купил третью бутылку пива и подробно расспросил продавщицу о местных дорогах.
Когда мы подъехали к его дому, я еще раз попробовал спросить о катастрофе, но старик ответил, что не хочет говорить на эту тему. Я помог ему войти, он тут же упал на диван и захрапел. Была полночь.
Так продолжалось примерно месяц. Мы раскачивались в креслах на крыльце, а по вторникам ели жареную зубатку и отправлялись за пивом. Максимальная сумма, выплачиваемая по страховому полису, составляет два миллиона, и мое дело стоило каждого цента этих денег. Хотя Кловис не подозревал об этом, почти все зависело от его показаний. Он уверил, что, кроме меня, никто не подходил к нему с вопросами о происшествии, и мне требовалось во что бы то ни стало вытрясти из него информацию, прежде чем это сделает страховая компания.
– А сколько времени прошло после авто катастрофы? поинтересовался Сэнди.
– Четыре или пять месяцев. Однажды я загнал его в угол, сказав, что следствие подошло к тому моменту, когда он просто должен ответить на некоторые вопросы. Кловис кивнул. Я спросил, с какой скоростью обогнала его тогда машина. Старик вспомнил, как жутко ему было видеть пострадавших, особенно мальчишку со сломанной ногой. В глазах его стояли слезы. Через пару минут я вновь спросил, не может ли он предположить, как быстро двигалась обогнавшая его машина. Он сказал, что ему ужасно хочется хоть чем-то помочь бедным людям. Они будут чрезвычайно рады этому, заметил я. Тогда старик посмотрел мне прямо в глаза и спросил, а как я сам считаю. Я ответил, что около шестидесяти, и он согласно закивал. Именно так. Около шестидесяти. Кловис держал пятьдесят пять, а их машина очень медленно проползла мимо.
Мы отправились в суд, и Кловис Гудмэн оказался лучшим свидетелем из тех, кого я видел в жизни. Старый и робкий, но далеко не дурак, он говорил так, что его словам верили все. Жюри оставило без внимания хитроумные построения следователей и вынесло вердикт на основании показаний Кловиса. Мои клиенты получили два миллиона триста тысяч.
Наша связь со стариком не прервалась. Я подготовил его завещание. Имущества у него было немного: домик, шесть акров земли и семь тысяч долларов в банке. Он настоял, чтобы имущество после его смерти продали, а все деньги передали “Дочерям Конфедерации”[5]. Родственники в завещании не упоминались. От внука в Калифорнии вестей не было лет двадцать, а внучка, что жила в Геттисберге, ни разу не попыталась увидеться со стариком после того, как в шестьдесят восьмом году прислала ему приглашение в связи с окончанием школы. Сам Кловис не навещал их и не слал никаких подарков. Говорил о них редко, однако я знал, что родственной души рядом ему не хватало.
Чувствовал Гудмэн себя все хуже, и, после того как он стал совсем немощным, я отвез его в приют для стариков в Уиггинсе. Потом продал его дом и землю, уладил все финансовые дела. В то время я был его единственным другом. Время от времени посылал ему открытку и какой-нибудь гостинец, а когда отправлялся в Геттисберг или Джексон, всегда заезжал навестить. По крайней мере раз в месяц вытаскивал его в ту самую забегаловку поесть жареную зубатку, после чего мы неизменно отправлялись покататься. Выпив бутылку-другую пива, старик начинал свои бесконечные истории. Однажды мы даже решили порыбачить. Провели в лодке восемь часов, и никогда в жизни я еще так не смеялся.
В ноябре девяносто первого Кловис заболел воспалением легких и, оказавшись на грани жизни и смерти, решил внести кое-какие изменения в свое завещание. Часть денег он оставил местной церкви, остальное должны были получить конфедератки. Выбрал себе участок на кладбище, распорядился насчет похорон. Я подсказал ему идею завещания не на случай смерти, а на момент ухода из жизни – с тем, чтобы он не был обречен существовать как растение, с помощью капельницы и мудреных приборов. Идея пришлась старику по вкусу, и он пожелал, чтобы именно я отключил эти дурацкие машины, после консультации с врачами, конечно. Приют ему надоел, надоело и бесконечное одиночество. Он устал от жизни, говорил, что сердцем уже с Господом и готов отправиться в последний путь.
