— Я кое-чему научилась, — сказала она. Из ее носа на бедро упала капля крови. — Вовсе не нужно быть красивой… чтобы быть красивой.
Эбби вскинула голову, глубоко вздохнула, так что ее впалая грудь приподнялась, и шепнула:
— Дыши.
Я долго смотрел. С открытыми и закрытыми глазами. Я сделал глубокий вдох, опять зажмурился, долго сидел так, потом вспомнил то, на что мне хотелось взглянуть еще раз, и начал.
Постепенно картина обретала форму. Набросок углем на холсте. Как тяжелый туман, который поднимается над, океаном после шторма. Пальцы, погрузившиеся в песок, правая ступня, развернутая наружу чуть сильнее левой, стройные ноги, длинные икры, костлявые колени, впалые бедра, рука, сжимающая окровавленный платок, желтая кожа, пульсирующая жилка на шее — толщиной с виноградную лозу, потрескавшиеся розовые ноздри, лиловый висок, безволосая голова, запавшие глаза, усталость. Силуэт на фоне грозовых облаков и реки.
Прошло несколько часов.
Я достаточно долго занимался живописью, чтобы понять: каждая картина, если она написана хорошо, начинает жить собственной жизнью. Портрет делал то, чего я от него не ожидал. Он подчеркивал слабость Эбби, ее бледное больное тело, выпирающие ключицы и ребра, симметричные впадины на груди и в то же время показывал ее силу и величие. Ее невероятную любовь к жизни. Я сидел и смотрел на набросок — остов той самой картины, которую, по мнению Эбби, я всегда был способен написать. И тогда со слезами на глазах я понял. Она шептала об этом с холста.
Я нашел слово, обозначающее мою жену.
Непокорная.
В сумерках я снял Эбби с дерева. Она взглянула на холст.
— Долго же ты возился…
— Прости. Моя натурщица не желала сидеть смирно.
Она снова повязала голову платком.
— Ничего себе. А я думала, тебе нравится видеть меня обнаженной.
— Да.
Эбби дышала сипло, с трудом. Я усадил ее на свое место. Она смотрела на себя, касаясь пальцем каждого мазка, каждой тени. Потом Эбби кивнула.
— Даже Рембрандт…
Глаза у нее закатились. Она с трудом улыбнулась, борясь с болью.
— От одного до десяти? — спросил я.
Эбби опустила веки и привалилась ко мне. По реке защелкал дождь.
Глава 45
10 июня, в сумерках
Эбби лежала навзничь, ее живот резко поднимался и опускался. Она измучилась. Лицо у нее было белым как мел, глазные яблоки двигались под веками. Боб сидел со стаканом в одной руке и бутылкой текилы в другой. Я смотрел на реку.
Боб вздохнул:
— Ты, конечно, ничего мне не должен и имеешь полное право молчать… но как вы здесь оказались?
Я начал с самого начала и рассказал ему все. О драке в парке. О Розалии. О том, как я попросил у сенатора позволения на брак. Как мы поженились тайком. Как купили дом в Чарлстоне. Как путешествовали целый год. Как я впервые обнаружил опухоль, как мы жили последние четыре года. Подробно. Операции, лечение, надежды и открытия. Наконец я рассказал ему про Хизер.
Пока я говорил, за окном бушевала «Энни». Ослабев, она превратилась в тропический шторм, но каждые несколько минут мы слышали порыв ветра, а потом приглушенный треск — ломалась очередная сосна. Река вздулась, и по ней плыл всякий мусор.
Глядя в окно, я негромко говорил:
— Мы выросли на реке и вешали веревочные качели на каждой излучине. Качаться и лазить было частью нашего детства. В километре от трейлеров, в лесу, стояла бумажная фабрика, которая сливала свои отходы в пруд. После сильных дождей пруд переполнялся, и сточные воды текли в бетонные цистерны, а оттуда — в реку. Цистерны предотвращали эрозию берега. Чтобы дети вроде меня в них не залезали, люки закрыли металлическими решетками. Но искушение было слишком сильным. Я был астматиком и потому довольно маленьким для своего возраста, поэтому я привязал веревку к решетке, пролез в дыру и начал раскачиваться, как Тарзан. Было очень весело, а потом я сорвался и упал. Вода доходила мне до груди. Я нащупал дно и потянулся за веревкой. Глубина цистерны была примерно два с половиной метра, и мне не хватало полметра, чтобы дотянуться. К счастью, вода в ней не застаивалась, поэтому я не чувствовал себя Индианой Джонсом в яме со змеями. Но я ничего не мог поделать — только стоять и дрожать. Вдобавок у меня не было с собой ингалятора. От страха легкие сжались и закружилась голова. Если бы я потерял сознание, то упал бы в воду и утонул. Я стоял там несколько часов, думая только об одном. О следующем вздохе. Потом на фабрике раздался свисток — это был конец смены. Сточные воды хлынули в пруд, а оттуда — в цистерну. За пару минут вода поднялась достаточно высоко, чтобы я мог всплыть. Я схватился за веревку, подтянулся и вылез. Но даже мое тогдашнее ощущение беспомощности не сравнится с теми чувствами, какие я испытывал, когда сидел в больнице и наблюдал за тем, как мою бледную, исхудавшую, облысевшую, больную жену накачивают ядом.
Я помолчал.
— Не понимаю, почему Бог, который… — Я указал на реку. — Почему он так поступает? Почему позволил, чтобы с моей женой случилось такое? Почему?
Боб запрокинул бутылку и допил последний глоток. Глаза у него покраснели, текила капала с подбородка. Он подошел к лежащей Эбби, опустился на колени рядом с ней, положил ладонь ей на лоб и шепотом спросил:
— Спрашиваю ли я, отчего Бог молчит? — Он кивнул. — Могу ли я объяснить существование страданий и зла? — Он покачал головой. — Отчаиваюсь ли я иногда? — Боб помолчал. — Черт возьми, ты прав. — Он снова приложился к бутылке, высосал последнюю капельку, покатал ее во рту и проглотил. — И все-таки я верую.
Я смотрел на реку. Ночь была ясная, луна светила вовсю. Осталось семьдесят километров. Сорок восемь часов, если выложусь полностью. Мне хотелось закончить. Хотелось вернуть потерянное время.
Я положил руку Эбби на живот.
— Можешь оказать мне услугу?
Боб кивнул.
— Тогда надевай свой воротничок.
Я легонько потряс Эбби, и жена подняла отяжелевшие веки. Она не сразу пришла в себя, а потом шепнула:
— Эй…
— Хочешь вычеркнуть кое-что, чего нет в списке?
— Конечно.
— Ты… выйдешь за меня замуж? Еще раз. — Я указал на Боба. — Как положено.
Она подняла голову.
— Охотно.
Мы брели против течения. Вдоль потока, который некогда был ручейком, к старому пруду, где стояла деревянная церковь. Я толкнул дверь и внес Эбби внутрь. Если раньше половицы скрипели под моим весом, теперь стояла тишина. Вода залила сиденья скамей и продолжала подниматься. Я зашлепал по проходу, а Боб усадил Ракету на алтарь и открыл окна, чтобы впустить свет и воздух. Старое здание покачивалось на своем фундаменте; достаточно было сильного порыва ветра, чтобы оно рухнуло, как карточный домик. Следующей остановкой будет океан. Ракета задумчиво бродила по алтарю, а Пит сидел на плече у Боба, рассматривая залитый водой пол. Наконец попугай сказал:
