— Я уже думала над этим, когда писала протокол. Знаете, такое употребление резинки возможно, если, например, футляр губной помады не закрывается или его верхняя крышка отсутствует. Тогда вершина стержня помады может соприкоснуться с ластиком-пробкой. Но у меня была одна знакомая, которая всегда лизала кончик стирательной резинки, прежде чем ее использовать по назначению. А поскольку губы у нее были густо накрашены, ластик постоянно пачкался. Возможно, не ей одной свойственна такая привычка!
— Хм! — исторг из себя Стефан Кройцц. Фрау Зюссенгут встала. Вода бурлила и шипела, и вскоре ассистент блажённо потянул носом воздух, издал «ах» и «ох» и восторженно потер руки.
В дверь постучали. Вошел судебный медик доктор Хангерштайн.
— Дорогой доктор! — радостно воскликнул Кройцц. В присутствии Майзеля он вряд ли позволил бы себе такой тон. — Дорогой наш эскулап, какая добрая фея привела вас в нашу нору?
— Насчет того, что добрая, это еще вопрос. Мне нужен господин Майзель, фрау Зюссенгут.
— Господина главного комиссара нет в Берлине, господин доктор. Позвольте предложить вам чашечку кофе?
— Спасибо, не надо. Тогда я могу поговорить с господином Борнеманом?
— И этого вам не удастся сделать, — раздраженно ответил за секретаршу Стефан Кройцц. Он наконец смог высказать доктору давно сдерживаемую неприязнь. — Вам придется удовольствоваться моей персоной.
— Да, конечно, я только хотел соблюсти субординацию. Могу я попросить вас, господин Кройцц, уделить мне немного времени?
— Разумеется. Мне также необходимо обсудить с вами кое-что. Поручение шефа. Давайте пройдем в соседнюю комнату.
Они вошли в кабинет Майзеля. Кройцц уселся в кресло главного комиссара за письменным столом, а доктор устроился в потертом кресле для посетителей. Герда Зюссенгут поставила перед ними по чашечке кофе, за что снискала добрые благодарные взгляды обоих. Она густо покраснела и, пробормотав:
— О, не стоит благодарности! — покинула кабинет.
— Разрешите начать мне со своего вопроса, господин доктор. — Кройцц положил перед собой чистый лист бумаги, обстоятельно выбрал самый острый карандаш на столе Майзеля и, не зная пока ничего другого, с серьезным видом написал в правом углу листа дату. Затем рассказал доктору о появлении Герике, о его противоречивых показаниях и остановился на его утверждении, будто Эрика Гроллер была еще жива примерно в половине первого ночи. — Даже если не позже, господин доктор! — заключил он.
— Исключено! — произнес судебный медик решительным голосом, не допускавшим никаких возражений и никаких сомнений в сказанном. — Я твердо убежден в результатах своих исследований. Так и передайте главному комиссару.
— И дополнительная проверка…
— Во-первых, она не нужна, а во-вторых, невозможна. Труп уже находится в Гамбурге. Сегодня или завтра состоится погребение.
Кройцц с шумом отхлебнул горячий кофе. Сделал это не спеша, со смаком, поскольку хотел выиграть время. По инструкции, оставленной Майзелем, доктора надо было выжать, как лимон, чтобы получить максимум информации. Но как это сделать, если к Хангерштайну было не подступиться? Кройццу горько было чувствовать, что делу мешало его более низкое служебное положение по отношению к доктору. Он выпустил из рук карандаш, сунул в папку так и оставшийся чистым лист бумаги и откинулся на спинку кресла.
— Ну, хорошо, — буркнул он. — А что вас привело сюда?
Доктор Хангерштайн откашлялся, смял очки и тщательно протер их кончиком галстука.
— Видите ли, господин Кройцц, все это так странно… Я имею в виду отравление Эрики Гроллер. Отравление было несомненно мышьяковистым ангидридом. Мы, и особенно господин Майзель, задавались вопросом: как мышьяковистый ангидрид попал в ее организм? С таблетками септомагеля или с алкоголем? Это единственное, что было обнаружено в желудке убитой. Если исключить таблетки, то в качестве носителя яда остается алкоголь. Мне неизвестно, как далеко вы продвинулись в своих расследованиях, но я хотел бы знать — вам удалось точно установить обстоятельства приема яда?
— Только на уровне догадок, господин доктор.
— Ну, тогда я добавлю к ним свои. Септомагель не имеет вкуса. Мышьяковистый ангидрид также безвкусен. В септомагеле содержится пятнадцать десятитысячных грамма мышьяковистого ангидрида. Для летального исхода этого явно недостаточно. А что, если Эрике Гроллер дали схожую с септомагелем таблетку, в которой содержалось не пятнадцать десятитысячных грамма мышьяковистого ангидрида, а, скажем, пятнадцать сотых грамма?
— Черт побери! Вот это здорово! И как, по-вашему, это могло произойти?
— Собственно говоря, очень просто. Эту фальшивую, отравленную таблетку подложили в капсулу рядом с другими…
— Но ведь это мог сделать только тот, кому была известна привычка Эрики Гроллер принимать септомагель на ночь?
— И не только это, господин Кройцц. Этот человек должен был иметь возможность изготовить такой препарат. Простому смертному это не под силу.
— А кто, по вашему мнению…
— Аптекари, врачи, возможно, также химики или больничные провизоры, студенты-медики.
— Доктор Лупинус, супруг убитой — врач.
— Знаю, но в данном случае ничем не могу помочь, это уже ваша проблема.
— Разумеется, господин доктор. У меня к вам есть еще один вопрос: не сместятся ли в таком случае установленные вами временные границы…
— Времени смерти это не касается. Оно установлено абсолютно точно.
— Я придерживаюсь того же мнения. По до сих пор мы исходили из следующих предпосылок: яд попал в организм убитой максимум за двадцать и минимум за пять минут до полуночи и был принят с алкоголем. Итак, мы пытались установить, где и с кем в это время Эрика Гроллер принимала спиртное. Однако теперь все выглядит по-иному. Правда, время приема яда остается прежним, но ведь убийца мог подложить отравленную таблетку когда угодно!
— Естественно. Здесь имеются две версии. Во-первых, убийца мог просто смешать ее с другими таблетками. Если это так, то либо ему было совершенно безразлично, в какой момент наступит смерть, — когда-то ведь фрау Гроллер натолкнется на отравленную таблетку, — либо он не знал точно, когда и как часто она принимала лекарство. Во-вторых, убийца мог положить эту таблетку сверху. Тогда время смерти было заранее рассчитано. Но это означает также, что в день убийства преступник был в ее доме. Ведь Эрика Гроллер регулярно принимала это лекарство перед сном.
— Ясно! Господин доктор, вы сообщили сведения чрезвычайной важности, жаль, что здесь нет главного комиссара Майзеля. Он до сих пор не известил нас о своем гамбургском адресе. Но я незамедлительно подготовлю для него телетайп. Давайте еще раз подробно…
— К сожалению, вынужден попрощаться. Сегодня вечером я выезжаю в Штутгарт, на конгресс. Поэтому заглянул к вам на минуточку. Я изложу свои соображения письменно и пришлю их вам. Прощайте, господин Кройцц!
Доктор Хангерштайн откланялся. В приемной он еще немного поболтал с фрау Зюссенгут. «Бьюсь об заклад, сейчас она снова покраснела, — подумал Кройцц. И затем: — Вот Майзель удивится!»
Главный комиссар Майзель уже удивлялся, хотя и не имел еще никакого представления об отчете своего ассистента. Майзель удивлялся элегантной, одетой в черное женщине, которая все время находилась чуть поодаль от траурной процессии и, казалось, с большим интересом следила за погребальной церемонией.
В переполненной капелле она сидела в заднем ряду. Ее лицо скрывала густая вуаль. Майзель несколько раз незаметно поворачивал голову, чтобы посмотреть назад, и всякий раз у него было чувство, что она тоже глядит на него.
Пастор, огромный как толкатель ядра, говорил певучим теплым голосом, который никак не вязался с его комплекцией. На церемонию собралось много народу. На передних скамьях, тесно прижавшись друг к другу, сидели дамы и господа из высшего общества. Очень немногие из них знали Эрику Гроллер. Большинство пришло потому, что умершая была супругой известного гинеколога доктора Лупинуса, хотя жила с ним и носила его фамилию очень короткое время.
О причинах раздельной жизни с супругой Лупинус рассказал главному комиссару с очень большой неохотой. Основными из них были, по-видимому, различные взгляды мужа и жены на все — и в мировосприятии, и в обыденных делах. Майзель не любил копаться в чьем-то грязном белье, поэтому задавал вопросы деликатно. Ему важно было убедиться, что между супругами не существовало никакой вражды или ненависти, дабы исключить подозрения в ревности или экономической зависимости.
Письма доктора Лупинуса, найденные позднее у Эрики Гроллер, подтвердили эти сведения. Они были написаны в дружеском, вежливом тоне и большей частью касались незначительных совместных дел. Их переписку нельзя было назвать оживленной, а в последнее время она вообще прекратилась.
