— Наши?
— С нашей стороны не вернулся никто.
— Никто?!!
— Так точно, ваше сиятельство. В битве с мятежниками пали все мои легионеры.
— О-ох… Продолжайте.
— Туман рассеялся, ваше сиятельство. Я готов сжечь этот проклятый город!
— Нарбонну?
— Да. Сожгу его дотла! Пусть мятежники знают, как праздновать победу над моими солдатами.
— Такое решение, если оно и будет принято, то не вами. И даже не мной.
— Но я имею право отомстить грязным варварским собакам за моих солдат!
— Отставить, сударь! Не уподобляйтесь варварам, возьмите себя в руки. Мне, женщине, как-то неловко призывать к этому вас, мужчину, военного, адмирала. И это тогда, когда в Темисии, возможно, умирает мой сын, мой первенец и наследник…
— Виноват, ваше сиятельство…
— Я хочу увидеть герцогиню Кримхильду.
— Это невозможно. Узурпатор захватил ее.
— Что?!!
— Она сама виновата, она…
— Вы идиот, Септимий Доламин! С этого нужно было начинать! О, Творец!.. Как такое могло случиться?! Вы хотя бы понимаете, что это значит?!! Мы потеряли нашу единственную креатуру на престол Нарбонны! Теперь Империи иного не остается, как просто превратить Нарбоннию в наш экзархат, а ведь я Круну… Вы совершенный идиот, Септимий Доламин!
— Пошли к Эребу вы, сиятельство! Довольно мне оскорбления терпеть от вас… вы, глазом не моргнув, сожгли в огне чужой войны шестьсот моих солдат и горюете о какой-то варварской девчонке!
— Я уничтожу вас, Септимий Доламин. Вы проиграли битву — и вас ждет расплата.
— Вы проиграли, а не я!
— Я проиграла? Я?! Вы меня смешите! Вижу, в вас ума совсем не осталось. По-вашему, потеряв всего одну когорту, я уже проиграла? Это я-то, София Юстина! Когда мне будет нужно, я одержу победу. Но уже без вас. Вопросы есть?
— …Еще один, ваше сиятельство. Кому мне передать дела?
— Вы в самом деле решили поступить, как подобает поступать патрису?
— Так точно.
— У вас есть сын, если я не ошибаюсь.
— Не ошибаетесь. Он заканчивает Академию Генштаба.
— Ваш сын ее успешно закончит и получит достойное место во флоте.
— Я хочу умереть, зная, что мой сын не будет стыдиться своего отца…
— Хорошо. Я что-нибудь придумаю. Посмертной славы вам не обещаю, адмирал, но и поношений… полагаю, их тоже не будет!
— Благодарю, ваше сиятельство.
— Простите и вы меня, адмирал. Это политика. Увы, политика часто бывает несправедливее войны…
— Конечно. Я буду молить о вас богов. Не каждому солдату императора суждено принять смерть из-за прихоти такой красивой женщины, как вы, княгиня София…
— Ох, ничего-то вы не поняли!
— Понял. А впрочем, это уже неважно… Да будут боги благосклонны к вам. И к вашему сыну Палладию.
— Думаю, он будет жить. Прощайте, адмирал. Я также помолюсь о вас великим аватарам.
— Прощайте, ваше сиятельство…
***148-й Год Кракена (1786), 5 мая, Галлия, пещера Гнипахеллир
Из дневниковых записей Януария Ульпина
…Герцог явился к нам на рассвете. Сказать, что он выглядел плохо — значит ничего не сказать. На нем не было лица. Все то время, что минуло со дня битвы, мы не беспокоили его, и делали это вполне сознательно: наш благородный друг обязан был сполна почувствовать бремя власти и ответственности. Без нашего участия.
Мы знали, разумеется, что его тревожит. Первомайская победа явно была пирровой. Чтобы справиться с одной-единственной когортой, молодому герцогу пришлось пожертвовать жизнями более чем трех тысяч преданных ему людей. А если прибавить события горячего апреля, можно с уверенностью утверждать, что наш благородный друг остался править в государстве без армии, без знати, без казны. Он это понимал. Со дня на день герцог ждал новой интервенции. Когда второго мая с рейда порта исчез линкор "Уаджет", герцога это нисколько не обрадовало. Он был уверен, что София снарядит против него по меньшей мере преторию морских пехотинцев, и против этой силы он уже не выстоит…
Наш благородный друг не знал, как знали мы, что Софии Юстине не до него нынче. Она дни и ночи пропадает в Центральной клинике Фортунатов, не отходя от сына ни на шаг. Умница! Это для нее лучший способ замять нарбоннский скандал — да разве кто посмеет обвинить в политических просчетах страдающую мать?! Даже плебеям Корнелия Марцеллина и то не хочется прослыть хладнокожими циниками. Вдобавок София обезоружила критиков, подав в отставку с поста министра колоний, правда, не в связи с неудачей в Нарбоннской Галлии, а якобы из-за тяжелой болезни Палладия. "Растроганный" отец, первый министр, не посмел удовлетворить прошение дочери и взамен отставки предоставил ей месячный отпуск… Мы убедились, в который уже раз, в умении нашей врагини устраивать душещипательные фарсы, виртуозно ускользать от ответственности, да при этом выглядеть святой и героиней в глазах слезливой аморийской публики!
Первый министр Тит Юстин выступил вместо нее перед плебейскими делегатами. Как и следовало ожидать, высокородные Юстины свалили всю свою вину на стрелочников. Главными виноватыми оказались: само собой, Варг, как вожак мятежников; Кримхильда, ибо не сумела удержать вверенную ей власть; покойный командир когорты, оказавшийся бездарным военачальником; наконец, посол Луций Руфин, также покойный, за то, что допустил мятеж. Обычное дело в "Богохранимой" Амории: dat veniam corvis, vexat censura columbas[57]. Сенатор Марцеллин молчал, забившись в угол, и не возражал, когда в газетах откровенно поносили его выдвиженца Луция Руфина. Сенаторская дочка Доротея, беременная ребенком герцога, была при отце, благодаря хитрости Софии, собственной глупости и глупости Варга…
Политические дрязги в имперской столице означали для молодого герцога важную передышку. Мы постарались втолковать это ему. Мы объяснили, как, по нашему мнению, лучше всего использовать эту передышку и что она может дать делу свободы. Герцог внимательно, я бы даже рискнул сказать, с благоговением, выслушал нас, и настроение у него заметно улучшилось.
— …Нынче же казню Кримхильду, — сказал он в завершении разговора.
— Это будет грубейшей твоей ошибкой, благородный друг, — тотчас отозвался отец.
Варг опешил. Он никак не мог привыкнуть к извилистому ходу наших мыслей, но уже начинал понимать, что мы с отцом ничего не говорим и не делаем просто так.
— Если ты казнишь сестру, сам сотворишь из незадачливой герцогини святую мученицу, — пояснил отец. — Тебя все будут обсуждать и осуждать, от императора амореев до лесного разбойника. Первому ты бросишь наглый вызов тем, что казнишь архонтессу, которую он назначил править в Нарбонне, а второй потеряет к тебе уважение, так как рыцарю-победителю надлежит быть великодушным к женщине, к родной сестре…
— Какая ж мне она сестра, какая женщина, — загремел герцог, — когда она меня убить хотела?! И убила бы, если б смогла!
— Ну и что? Ты для себя определись, чего ты хочешь: отомстить Кримхильде или использовать ее в благих целях, во имя свободы своей родины.
Герцог смотрел на отца зачарованным взглядом.
— Неужто можно? — опасливо спросил он.
— Кого угодно можно использовать в благих целях, если знаешь, как, — усмехнулся я.
— Полагаю, вы мне сейчас это объясните, касательно Кримхильды, — пробурчал герцог.
— Нет ничего проще, — кивнул отец. — Отпусти ее.
Варгу показалось, что он ослышался.
— Как это "отпусти"?!!
— Мгновение, не кипятись. Лучше скажи мне, благородный друг, как себя ведет твоя сестра в темнице?
— Вызывающе! Едва я водворил ее туда, она объявила сухую голодовку. Четвертый день не ест, не пьет. Я приходил к ней… ну, как ко мне София… хотел дать ей шанс. Но она только орет на меня, говорит, мол, ты, брат, убийца нашего отца и подлый узурпатор, а я, Кримхильда, твоя законная владычица… Вообрази, она клянется вздернуть меня на осине, как только возвратит себе престол! По-моему, она рехнулась, коли грозит мне из темницы!
— Не зарекайся, — хмыкнул отец. — Не ты ли сам грозил оттуда же могущественной Софии?! Вспомни, как давно это было!
Варг помотал головой и возразил:
— Я был в своем уме, когда говорил с Юстиной, а она, Кримхильда, тронулась рассудком, это точно.
— Очень хотелось бы в это верить. Тем более отпусти ее. Великий грех казнить умалишенную. И удерживать далее опасно. Она уморит себя, а виноват будешь ты, герцог.
— Однозначно, — прибавил я. — Про тебя скажут, мол, ты, узурпатор, уморил жаждой и голодом законную герцогиню. Это еще хуже, чем если б ты ее казнил.
— А мне плевать, что скажет чернь! — раздосадованный, рявкнул Варг.
— Не вовремя плюешься, — усмехнулся отец. — Эта самая чернь тебе еще понадобится. Кто, по-твоему, будет защищать свободу твоей страны? Разве у тебя есть армия рыцарей?
