— Зачѣмъ, мать, лукавить? Какой же я легкій, когда самъ ни сидѣть, какъ слѣдуетъ, ни ходить не могу, еле на минутку приподнимаюсь и по цѣлымъ днямъ лежу въ повозкѣ, какъ колода. Я — человѣкъ конченный... — тихо и упрямо заключилъ онъ.
— Но вѣдь васъ же истерзаютъ и убьютъ здѣсь! — не выдержавъ, воскликнула сестра и заплакала. — Слышали, что они сдѣлали съ нашими ранеными въ Елизаветинской? — продолжала она сквозь слезы. — Что же и вы того хотите?
— Какъ не слыхать?! слыхалъ, слыхалъ. Что же другого ожидать отъ такихъ негодяевъ! Они уже потеряли обликъ человѣческій... — отрывая рифмошки отъ своей рубашки и съ усиленнымъ вниманіемъ слѣдя глазами за своей работой, тихо и спокойно отвѣтилъ Горячевъ. — Такой смерти кто же захочетъ?! Ну, а ежели придется, такъ вѣдь не откажешься. Лишь бы не долго мучали. На то мы — воины, защитники Родины. Насъ этимъ не испугаешь. Ну... а на послѣдній конецъ есть и вотъ что...
При этомъ раненый указалъ глазами на револьверъ, висѣвшій у него на ремешкѣ, съ которымъ онъ никогда не разставался.
— Да вы въ Бога-то вѣруете? — съ испугомъ спросила сестра.
— Какъ же не вѣровать?! «Кто на войнѣ не бывалъ, тотъ Бога не знаетъ». А я, слава Богу, четвертый годъ воюю... И вѣрую, и молюсь Ему каждый день.
— А то, что вы хотите сдѣлать надъ собой — грѣхъ непростительный...
— Знаю... Но это на самый послѣдній случай, ежели силъ не хватитъ. А ежели сразу прикончатъ, спасибо скажу.
— Некогда будетъ сказать... не успѣете... — горестно замѣтила сестра.
Горячевъ задумался.
Истощенное темное лицо его еще болѣе поблѣднѣло. На молодомъ лбу нависли глубокія морщинки.
— Вы меня убѣдили, мать... — раздѣльно и тихо выговорилъ онъ, едва шевеля тонкими губами. — Непосильнаго креста Господь нe посылаегь. Возьмите это отъ меня... отъ грѣха... «Претерпѣвый до конца спасется»…
Онъ отстегнулъ пряжку пояса, снялъ съ него револьверъ въ кобурѣ и передалъ его сестрѣ.
— Возьмите! — съ жестомъ рѣшимости повторилъ онъ.
Екатерина Григорьевна машинально приняла оружіе и, держа револьверъ въ рукѣ, горько зарыдала.
Она до послѣдняго часа не отпускала Горячева, но по его упорному настоянію передъ самымъ уходомъ арміи подвезла его къ станичному правленію, въ обширномъ зданіи котораго былъ сборный пунктъ для всѣхъ оставляемыхъ. Ихъ здѣсь бросили около 300 человѣкъ.
— Ну, Катерина Григорьевна, — говорилъ растроганный раненый, цѣлуя заскорузлыя отъ грубой работы руки сестры, — спаси васъ Господь за всѣ ваши материнскія заботы обо мнѣ и за уходъ за мной. И ничѣмъ-то вамъ отплатить не могу, съ горечью продолжалъ онъ, — но умирать буду, а не забуду васъ. Вы мнѣ замѣнили мою родную мать...
Сестра отняла руки и залилась слезами.
— Убьютъ, убьютъ они васъ, измучаютъ... истерзаютъ...
— На все воля Божья. Что Онъ опредѣлилъ, такъ тому и быть. И ничего не попишешь.
Подъ Гначбау большевики заперли Добровольческую армію со всѣхъ сторонъ.
Но она вырывается и наноситъ страшное пораженiе большевикамъ подъ Медвѣдков-ской.
Отъ самаго Гначбау путь Добровольческой арміи долженъ былъ быть яснымъ ея вра-гамъ.
Запереть ей ходъ, остановить на любой изъ многочисленныхъ желѣзныхъ дорогъ, кото-рыя всѣ находились въ рукахъ красныхъ, казалось бы, не стоило большого труда.
Но «народные» воины, всегда при столкновеніяхъ съ «барчатами» встрѣчали такой невиданный напоръ, такое сверхчеловѣческое геройство и несли отъ почти безоружной горсти враговъ такія неисчислимыя потери, что близко сходиться съ ними послѣ первой пробы они уже не проявляли ни малѣйшей охоты.
Одними ранеными — по признанію самихъ большевиковъ — красные за бои только подъ Екатеринодаромъ потеряли больше 16 тысячъ человѣкъ. Убитыхъ никто не считалъ.
Отъ Дядьковской началась деннонощная безумная скачка по степи огромнаго табора изъ людей, лошадей и повозокъ.
5-го апрѣля Добровольческая армія вышла изъ станицы согласно приказа на Березан-скую, но на полдорогѣ круто свернула вправо, безъ остановки прошла Журавскій хуторъ и ночью у Малевиннаго перешла желѣзную дорогу.
Почти безостановочно шли весь день и всю ночь, а 6-го утромъ двигались уже по широкой, свѣтлой долинѣ рѣки Бейсуга, ночью на 7-ое перешли новую желѣзнодорожную линію на Бекешевскомъ переѣздѣ и по пути захватили даже большевистскій товарный поѣздъ.
Все движеніе происходило въ грозномъ желѣзнодорожномъ треугольникѣ Екатерино-даръ — Тихорѣцкая — Кавказская, въ которомъ всѣ станціи были переполнены бандами красныхъ съ броневыми поѣздами.
Каждую минуту на любомъ пунктѣ большевики могли сосредоточить подавляющія силы и раздавить своего врага.
Но у нихъ ничего не выходило.
Всѣ партіи красныхъ, нарывавшіеся на добровольцевъ, были безпощадно разбиваемы.
8 апрѣля утромъ армія вошла въ линейную Ильинскую станицу.
Безперерывный, утомительный переходъ длился 70 часовъ подрядъ.
Необходимо было дать нѣкоторый отдыхъ замученнымъ людямъ и лошадямъ.
Но на слѣдующій же день завязались безперерывные бои, продолжавшіеся до выхода арміи изъ станицы.
Теперь кубанскій войсковой атаманъ и правительство во всѣхъ хуторахъ и станицахъ, которые проходили, начиная съ Ильинской, объявили мобилизацію среди казачьяго населе-нія, набирали конныя и пѣшія части и ставили ихъ въ строй.
Армія пополнялась новыми формированіями, но у штаба не хватало вооруженія для всѣхъ призванныхъ.
L.
Юрочка отъ бездѣлія изнывалъ въ обозѣ и съ нетерпѣніемъ ждалъ того дня, когда у него окончательно затянется рана, чтобы поскорѣе вернуться въ строй, къ друзьямъ и зажить прежней тревожной и опасной боевой жизнью.
На походѣ къ нему иногда случайно забѣгали нѣкоторые изъ партизанъ и отрывочно сообщали, что то того, то другого изъ соратниковъ уже нѣтъ въ ихъ рядахъ.
Хотѣлось ему въ строй и потому, что здѣсь въ постоянной праздности его мучала тоска, тяжелыя воспоминанія и думы объ утраченномъ и разоренномъ родительскомъ домѣ, о безчеловѣчно убитомъ отцѣ, объ участи матери и сестренокъ.
Въ арміи больше всего занималъ всѣхъ одинъ вопросъ: куда вожди ведутъ ихъ?
Поговаривали о Ставропольской губерніи и Астраханскихъ степяхъ, но такая перспек-тива никому не улыбалась. Въ Ставропольщинѣ сплошь большевистское мужицкое населе-ніе, въ степяхъ — безлюдіе и голодъ. Прошелъ слухъ о возможности прорыва въ горный Баталпашинскій отдѣлъ, въ которомъ казаки ведутъ отчаянную борьбу съ красными. Кубанцамъ эта мысль нравилась, но всѣ сознавали, что пробиться въ такую даль едва ли мыслимо. Взоры и сердца большинства старыхъ добровольцевъ устремлялись къ сѣверу, къ свѣтлымъ берегамъ негостепріимно проводившаго ихъ Дона.
Тамъ ближе къ сердцу Россіи и не такъ глухо, какъ на Кубани.
Въ станицѣ Ильинской всѣхъ облетѣла робкая и радостная молва о томъ, что Донъ поднимается, что одиннадцать южныхъ станицъ Черкасскаго округа уже объединились и свергнувъ совѣтскую власть, вооруженной рукой не безуспѣшно ведутъ борьбу съ большевиками.
Привезъ это ободряющее извѣстіе только-что вернувшійся съ Дона мѣстный масляный торговецъ.
Говорить открыто онъ ни за что не рѣшался, потому что зналъ, что по уходѣ доброволь-цевъ за такія свѣдѣнія ни ему, ни его семьѣ не сдобровать. Разстрѣляютъ.
Командующему и начальнику штаба онъ подъ большимъ секретомъ сообщилъ, что собственными глазами видѣлъ возведенныя донцами полевыя укрѣпленія, наблюдалъ бои и съ похвалой отзывался о воодушевленіи и храбрости возставшихъ и о томъ, что они очень интересуются судьбой Добровольческой арміи и стремятся войти съ ней въ непосредствен-ную связь.
Въ подтвержденіе своихъ словъ торговецъ предъявилъ экземпляръ печатнаго воззванія донцовъ, подписанное Егорлыкскимъ станичнымъ атаманомъ урядникомъ Харлановымъ.
Эта радостная вѣсть была первой ласточкой — молвой, залетѣвшей черезъ черту заколдованнаго круга.
И это извѣстіе показалось добровольцамь такимъ радостнымъ, страннымъ и невѣроят-нымъ, что они удивились, какъ удивился бы человѣкъ, безконечно долго проблуждавшій одинокимъ въ дремучемъ лѣсу и потерявшій всякую надежду выбраться изъ него, вдругъ неожиданно увидѣлъ просвѣтъ.
Разошедшаяся среди добровольцев вѣсть всколыхнула всѣхъ.
Возникали новыя надежды.
Однако въ безперерывныхъ перестрѣлкахъ и бояхъ съ большевиками вспыхнувшія надежды быстро испарились. Подтвержденія основательности ихъ ни откуда не приходило.
