– Нет! Я туда не ходок! – отказался Острогин выполнять распоряжение комбата. – Пусть вертолет догорит, завтра поищем. Других трупов больше нет, но могут появиться среди нас, если сунемся поближе.
– Никуда не уходить! – приказал Василий Иванович. – Сейчас прилетит вертушка с комиссией. Найдите черные ящики, соберите оружие, тела перенесите в безопасное место. Займите оборону и ждите. Огонь по всему подозрительному.
К барражировавшим в небе Ми-24 присоединилась еще одна пара. Они по очереди сжигали ракетным огнем противоположный хребет, откуда был произведен выстрел. Поздно! Свое дело духи сделали, теперь их ищи-свищи.
К нам приблизился на большой скорости вертолет и, на мгновение зависнув, приземлился. Из него выпрыгнули полковник и подполковник в пятнистой форме. Следом в проем люка выпал капитан с висящим на шее фотоаппаратом. Некоторое время фотограф скреб по земле руками и ногами, но подняться так и не сумел.
– Вася! Ну, е… мать! Я же тебе говорил, на кой… было пить этот крайний стакан? Мало высосанного пол-литра водки? Нет, он еще хлопнул самогонки. Свинья! Кто будет фотографировать? Я? – громко возмущался подполковник.
– С-с-спокойно! Я м-могу ф-ф-фотографировать даже во с-сне, не открывая глаз! А тут, какие п-проблемы? Ну, ч-чуть перебрал. С-самую малость! – проговорил, лежа под днищем и улыбаясь глупой, пьяной улыбкой, фотограф. – Вы м-меня под руки держ-ж-ж-жите и п-поверните в нуж-ж-жном н-а-а-аправлении!
– Вася! Ты совсем офонарел! Мы, два старших офицера, станем тащить тебя, пьяного мудака! – рассвирепел подполковник и отошел в сторону.
Другой полковник молчал и задумчиво глядел на сложенные в ряд тела вертолетчиков. Он закурил. Чистые холеные руки дрожали. Ему было явно не по себе от ужасной картины катастрофы, от запаха паленого человеческого мяса и пылающего керосина. Консервы тоже загорелись, распространяя не менее тошнотворный запах.
– Откуда такая вонь? – поинтересовался подошедший к нам подполковник.
– Это картофельно-овощное рагу в банках. Наверное, уже протухло, когда овощи на заводе консервировали. А нам их жрать пришлось бы. Первая экспериментальная партия была вкусная, а теперь воняет помойкой, – объяснил Афоня Александров и сердито сплюнул в пыль: – Ну что, будем загружать?
– Нет-нет, – остановил Афоню подполковник. – Сейчас фотосъемку катастрофы проведем, а потом эвакуируем разбившийся экипаж. Нужен общий план, вид сбоку, бортовой номер. Вы четвертое тело нашли?
– Какое, на хрен, нашли! Если он внутри был, то там и сгорел дотла.
– А если бортач к духам сбежал или они его захватили? – подозрительно спросил инспектор-полковник.
– Какие духи? – с негодованием отверг я гнусное предположение. – Кто его мог украсть? И никуда никто не мог сбежать! Мы оказались на месте катастрофы спустя пять минут после падения! Никаких следов. Если только он в воздухе не выпрыгнул. Но борт падал с высоты трехсот метров, высоковато для прыжков без парашюта. В ущелье тела нет. Мы осматривали дно оврага. Никого. Значит, он внутри пожарища. Попробуй загляни в кабину – банки взрываются шрапнелью.
– Что прикажете делать? Как докладывать? – нахмурился инспектор.
– Догорит вертушка, осмотрим. Возможно, что-то найдем. Не могут же исчезнуть останки, – вздохнул Афоня.
– Хорошо, завтра сообщите, – согласился инспектор. – Сейчас разыщите черные ящики. Они ярко-оранжевого цвета. И пусть солдаты подержат нашего фотографа. – (Чудно! Черный ящик, но оранжевый.)
Мы со Шкурдюком переглянулись и дружно покачали головами. У нас в пехоте такого не случалось. На боевых – пьяными! Один – совсем в хлам, двое других – крепко поддатые. Да и пилот с бортачом тоже что-то употребили. Ну орлы! И как с ними после этого летать?
Сергей распорядился, и два солдата подхватили под руки капитана. Тот щелкнул пару кадров и заплетающимся языком велел сместиться чуть вперед. Сделал еще пару снимков. Приказал перенести себя ближе. Затем снимки справа, слева, снизу. Отставил фотоаппарат на вытянутой руке, навел на свое лицо и сделал кадр на фоне пепелища. Остаток пленки истратил на полковника у обломков вертолета. Погибших положили на плащ-палатки, быстро погрузили в вертолет. Туда же бросили один найденный бортовой самописец.
– Мужики, – обратился к нам бортмеханик, – вам парашюты нужны?
– Наверное, нет! – пожал я плечами.
– Можно, я их заберу с собой? – спросил летчик.
– Забирай, конечно! – разрешил Афоня. – На хрен они нам? Тяжелые, по горам тащить замучаешься.
– Вот и хорошо, – обрадовался лейтенант и подхватил оба парашюта. Третий, подгоревший, он бросил в огонь.
– А зачем тебе парашюты? – удивился Шкурдюк. – У вас ведь этого добра полно?
– Эти – спишут. Они – уже ничьи. На водку махнем. Афганцы парашютный шелк хорошо берут. Другой к потолку раскрытым куполом прибью. Красиво. Ну спасибо, ребята!
Вертолет улетел, оставив нас на голодный желудок томиться в ожидании, когда потухнет пожарище.
На весь следующий день у меня был один сухарь, пачка галет и микробаночка паштета. Пришлось, перебивая аппетит, «обжираться сытным, наваристым» чаем. Чай был аж трех видов: горячий, очень горячий и обжигающий.
Утром разведчики на соседнем склоне нашли использованную упаковку от английского «Блоупайпа». Судя по внешнему виду, труба трубой. А вот – бац! – выстрел из нее, и нет вертолета с экипажем!
Солдаты из третьей роты на следующий день, проходя мимо продолжавшего тлеть дюралюминия, порылись в углях. Бойцы нашли в пепелище оплавленный ствол автомата, принадлежавший исчезнувшему тыловику. От него самого даже металлической оправы очков не осталось. Горстка пепла.
Вопрос о похищении или пропаже офицера был снят. Его ствола оказалось достаточно для подтверждения факта смерти. Почему же в вертушке очутился не Берендей, как сообщили вначале, а совсем другой? Когда Сашка подошел к перегруженному борту и пилот увидал нашего толстяка, он наотрез отказался с ним лететь.
– Лишний вес! Дайте сопровождающего полегче.
К вертолету подошел Соловей, практически такой же по габаритам.
– Вы что, издеваетесь? – воскликнул летчик.
– Пусть возьмут меня! – вызвался худощавый лейтенант Васильев, не летавший ни разу в вертушке.
Он слетал в первый и последний раз. Берендею дико повезло. Неделю, пока продолжалась операция, и неделю по ее окончании Саня и Соловей отмечали свое чудесное спасение беспробудным запоем.
Рейд не удался! Вертолет сбили, ребята погибли, а тут еще и бородавку на руке сорвал, и та сильно кровоточила. Медик Саша Пережогин заметил это и спросил:
– Никифор, что с рукой? Дай перевяжу! Не дай бог, инфекцию занесешь.
– Саша! Это бородавка. Достали они меня! По всей руке пошли, уже штук пятнадцать! Не знаю, что с ними делать.
– Я тебе помогу! Я ведь дерматолог и венеролог! Вернемся с гор, приходи в медпункт – выжжем эту дрянь.
– Шурик, ты меня сильно выручишь! Надоели эти заразы, язви их душу! С меня коньяк!
Целую неделю я мысленно готовился к экзекуции и, глядя на бородавки, говорил им: «Ну что? Кранты вам! Пришел конец, проклятые! Выжгу! Как пить дать, выжгу! Изничтожу!».
Несколько дней после боевых прошли в суете из-за очередной комиссии, и до санчасти было никак не дойти. Но каждый день я обещал себе, что завтра обязательно пойду прижигать. Как-то утром я с удивлением обнаружил, что выводить практически нечего. Бородавки, шелушась, облезли или отвалились. Радости не было предела. Мучения отменялись, все прошло само собой. И позднее, как только самая малюсенькая бородавочка где-нибудь появлялась, я ее сразу предупреждал: «Выжгу!». Она, пугаясь, быстро исчезала. Великая вещь – самовнушение!
Я вошел в свою комнату и не узнал ее. Как она изменилась за две недели моего пребывания в горах! Словно по ней прошло стадо мамонтов или пронесся смерч. Во-первых, дверь была снесена с петель. Окно полностью разбито, ветер шевелил выцветшие занавески и оборванную светомаскировку. Один из карнизов валялся на койке комбата. Оторванная и расколотая дверца шкафа лежала вдоль стены. Лужа запекшейся крови на полу, загаженном, кроме того, остатками закуски и сигаретными бычками. В углу рядком стояло штук шесть пустых бутылок коньяка и водки. Из-под кровати торчал мой открытый чемодан, в котором кто-то тщательно порылся. Сбросив на кровать нагрудник с магазинами и гранатами, я устало присел на нее… Что же тут произошло? Погром? Налет? В дверях появился Борис Петрович, дежурный по ЦБУ. Он оглядел обстановку и ехидно хохотнул.
– Петрович, что тут было? – возмутился я.
Старый лис рассказал забавную историю с печальными и для меня тоже последствиями. Был не погром, а дебош…
После отпуска по ранению проездом к новому месту службы в комнату заявился майор Степанцов. Покидая коллектив доблестного первого батальона, он решил устроить банкет, заодно обмыть орден за ранение. В то время пока полк воевал, Степанцов решил обойтись компанией тыловых героев. Саня набрал собутыльников в штабе: Зверева и Боченкина, начальника оркестра и Гамаюна (Петровича). Для услаждения души и тела пригласил Эльку и «стюардессу». Сашка вскрыл мой красный чемодан, переоделся в новенький горный костюм, повесил на портупею АПС (мой трофей). Орел! Герой! Можно теперь рисоваться перед теми, кто в горы не ходил и пороха не нюхал…
