– Воды, – прохрипел он.
Она напоила его из чаши, стоявшей на столике рядом с кроватью, заботливо придерживая ему голову.
– Надо медленно пить, – сказала она. – Может быть, что-нибудь еще? Поесть, например?
– Нет.
Совсем как ее дочь, Ребекка Мэтьюз наклонила голову набок.
– Вы же индеец из шатра! – воскликнула она вдруг. – Тот, кто убил Кастера! А Бет еще хотела развязать вас. Ох ты, Господи!
С этими словами она уселась в качалку возле кровати.
– Послушайте, белая леди, не надо пугаться. Я не убивал Кастера. И я не убиваю женщин и маленьких девочек.
– Вы же не думаете, что я вам поверю? Я читала газеты. Там упоминался вождь Два Летящих Ястреба. Вы были участником резни.
Он криво усмехнулся.
– Я же не говорю, что меня там не было. Я только сказал, что не убивал его.
– Это неважно, – возразила женщина.
– Может быть. Но если бы Кастер сидел себе дома, он и сегодня, наверное, был бы жив.
– Наверное. А как насчет всех остальных, которых вы убили? Мистер Макколл рассказывал, что вы виноваты в смерти сотен белых поселенцев, которые не сделали вам ничего плохого.
– Макколл говорил неправду, – спокойно заметил Тень.
– Ладно, не имеет значения. Завтра я сообщу в цирк, что вы тут.
– Нет.
– То есть как?
– Не сообщайте им, что я у вас.
– Почему? – спросила женщина, не зная что и думать.
– Потому что мне надоело выставлять себя напоказ, словно я не человек, а зверь какой-нибудь.
– А! – Тон у нее все еще был холодный, однако в глазах появилось сочувствие. – Что же мне с вами делать?
– Отпустите меня домой, – тихо попросил он. – Или убейте меня, если боитесь развязать, но только не отсылайте обратно в цирк.
Ребекка долго, не отрываясь, смотрела на него, сознавая, что он совсем не похож на воинственного дикаря, каким его провозглашали Макколл и Стюарт, но в то же время и говорил он совсем не так, как, по ее понятиям, должен бы говорить индеец. Английским он владел куда лучше многих ее соседей. Тем не менее он признал, что участвовал в битве, когда погиб Кастер, а она до сих пор помнила ужас, который испытала, когда прочитала в газетах о так называемой Кастеровой резне. Больше двухсот мужчин погибли тогда и были скальпированы тысячами индейцев.
– Я подумаю, – в конце концов задумчиво произнесла она и вышла из комнаты.
Но и утром она еще ничего не решила. Убеждая Бет держаться подальше от раненого, чтобы он как-нибудь не уговорил ее развязать его, она боялась за свою мягкосердечную дочь, которую легко было разжалобить трогательной историей или даже грустным взглядом.
После того как Бет ушла в школу и раны индейца были перевязаны, Ребекка отправилась в гостиную, желая заняться шитьем, однако села в кресло и стала смотреть на огонь в камине.
Индеец опять просил ее развязать его или убить. Поскольку она не могла решиться ни на то, ни на другое, он, не теряя достоинства, попросил ее не посылать сообщение в цирк, пока его раны не будут залечены. Она с неохотой, но согласилась.
– Но вы будете связаны все время, – предупредила она его.
– Все равно, – устало ответил он. – Это лучше, чем цепи.
Как ни ругала она себя, но ей было его жалко. Любой бы заметил, что он очень гордый. Наверное, неволя была невыносима для него, но еще хуже – то, что его выставляли напоказ. На нее он произвел впечатление спокойного и уступчивого человека, и ей приходилось делать над собой большое усилие, чтобы представить его хладнокровным убийцей, каким, по словам Макколла, он был. Впрочем, внешность бывает обманчивой…
Днем она принесла ему ленч. Помедлив немного, она все же решилась отвязать его правую руку, чтобы он мог сесть в постели. Предоставив ему возможность поесть самостоятельно, она все же достала из ящика револьвер и, прижимая его к груди, устроилась в кресле.
Два Летящих Ястреба попробовал незаметно рассмотреть ее, пока пил кофе. Красивая женщина с густыми вьющимися каштановыми волосами и карими глазами, с мягкими и довольно правильными чертами лица и стройной фигурой. Тени она показалось такой милой и женственной, что револьвер совершенно ей не шел. Тем не менее он не сомневался, что стоит ему сделать неверное движение, и она спустит курок.
– Вам не надо меня бояться, – попытался он успокоить ее, покончив с едой. – Я не кусаюсь.
– А я и не боюсь.
– Зачем же револьвер?
– На всякий случай, – ответила она, отводя от него взгляд. – Знаю только, что в вашем присутствии я не чувствую себя в безопасности.
– Почему? Из-за того что я индеец?
– Не знаю! – крикнула она и, забрав у него поднос, вновь привязала ему руку к кровати.
Он прямо посмотрел ей в глаза, и она покраснела, смутившись.
– Может быть, вы боитесь меня, потому что я мужчина? – ровным голосом спросил он.
Он почти догадался. Расплакавшись, она влепила ему пощечину и выбежала из комнаты.
Поздно вечером, уложив Бет и погасив свет во всем доме, Ребекка расхаживала по гостиной, сгорая от стыда из-за грешных мыслей, не выходивших у нее из головы. Три года как она вдовела, и до сих пор, хотя ни разу не была близка с мужчиной «в этом смысле», она совсем этим не тяготилась.
До сих пор. Едва она увидела Тень, лежавшего на дороге, как от одной мысли о его прикосновении ее стало кидать в жар. Даже в беспамятстве он излучал нечто такое, земное и чувственное, что возбуждало ее. Еще ни один мужчина не имел над ней такой власти. Ах, как тяжело было признаться в этом дочери священника, тем более что он был индейцем, хотя это ровным счетом ничего для нее не значило. Она понимала, что гореть ей в аду за подобные мысли, потому что дамам не положено о таком думать, но не могла выкинуть их из головы.
С легким скрипом отворилась дверь в комнате Бет. Ребекка в ужасе обернулась и побледнела, увидев его. Она стала искать хоть какое-нибудь оружие, потому что была напугана, как никогда в жизни, и пожалела, что при ней нет ее револьвера.
– Спокойно, белая леди, – тихо сказал он.
– Что вам нужно? – прошептала она, вдруг лишившись голоса.
– Ничего.
Она не поверила ему. Слишком много она слышала историй о том, как дикари насилуют белых женщин, слишком много сказок об их предательствах и кровожадности.
– Послушайте, – сказал Тень, – если я буду вести себя смирно, вы сварите мне кофе?
– Да, – согласилась она и пулей вылетела из комнаты.
Тень медленно пересек комнату и уселся, поморщившись, на диван. Рана в плече давала о себе знать иногда, зато рана в боку болела не переставая. Оглядевшись, он обратил внимание на чистоту и порядок в комнате, на фортепьяно в углу и пару неуютных кресел. Пол был покрыт ковром. На стене висело изображение бога белых людей, на полочке стоял горшок с цветами, а на низеньком столике лежала Библия.
