Они поздоровались с ним за руку.
— Как живешь, дед Пантелей? — спросил Ломакин.
— Слава богу, скрипим помаленьку, — ответил старик.
— Товарищ из милиции, хотел бы с вами поговорить, — представил ему капитана Ломакин.
Расположившись на скамейке у калитки, Ян Арнольдович начал с того, что поинтересовался, кто проживает в Яремче.
Ломакин в это время тактично удалился, сказав, что ему надо отлучиться по делу.
Дед Пантелей, улыбнувшись, ответил на вопрос капитана:
— Живут здесь такие же, как я, пионеры-пенсионеры. Правда, летом наезжают дачники. Из города. Четыре дома купили. У нас тут за гроши можно заиметь избу.
— За сколько именно? — полюбопытствовал Латынис.
— Двести — двести пятьдесят… А эту, — дед Пантелей кивнул на шубниковскую, — и даром никто не возьмет. Разве что из-за участка.
— Давно померла Варвара Леонтьевна? — перевел разговор на бабку Орловой капитан.
— Года полтора уже как схоронили.
— Да, домик у нее был запущен, — заметил Латынис.
— Так ведь поправлять некому… Леонтьевна последние годы недужная была. Иной раз воды некому было подать…
— Заплатила бы кому-нибудь, наняла, — бросил пробный камень Латынис.
— С каких таких шишей? — изумленно вскинул кустистые брови дед Пантелей. — Правда, в последнее время ей внучка Аза помогала, по десятке в месяц присылала. Хорошая добавка к пенсии.
— А до пенсии Шубникова кем работала? — Примерной дояркой считалась.
— Хорошо зарабатывала?
— Э-э, мил человек, — покачал головой дед, — тогда другое время было, не то что сейчас. Трудодней выписывали много, а вот денег — кот наплакал. Это теперича в колхозе получают прилично…
— Может, от родителей что осталось? — гнул свое капитан.
— Сам не видишь? Эта халупа да сундук деревянный…
— А после смерти Варвары Леонтьевны?
— Та же развалюха и тот же сундук… Самая большая ценность — пуховый платок, который подарила ей Аза.
— И часто она навещала бабку?
— Раза три, кажется, приезжала до смерти, ну и на похороны… На поминки не поскупилась. Собрала всех наших стариков, городским угощением потчевала…
«Странно, — думал Ян Арнольдович, слушая старика. — Не вяжется… Как могла Шубникова оставить Орловой большое наследство? Ведь Аза Даниловна даже называла сумму — тридцать шесть тысяч! Откуда такие деньги, если для Варвары Леонтьевны десятка в месяц была серьезной добавкой к пенсии?»
Правда, Латынис вспомнил случай, происшедший в их районе: арестовали скорняка и во время обыска нашли у него спрятанные драгоценности почти на сто пятьдесят тысяч рублей. Когда жена арестованного увидела их, то прямо-таки обомлела. Оказывается, муж держал ее и детей в буквальном смысле в черном теле, давая на еду и одежду гроши, и сам в обносках ходил. Потом, на допросе, скорняк признался, что доставал свое богатство по ночам и любовался им, как скупой рыцарь из трагедии Пушкина. Да, такое бывает. Но чтобы тут, в Яремче, простая доярка!.. Не похоже.
Узнав, что Шубникова скончалась в участковой больнице, Ян Арнольдович попросил Ломакина подвезти его на центральную усадьбу колхоза. Больница находилась в добротном кирпичном здании. И вообще усадьба была благоустроена: Дом культуры, магазин, даже прачечная.
Главврач больницы, женщина средних лет, помнила Варвару Леонтьевну хорошо, так как состояла с ней в каком-то дальнем родстве. По ее словам, приблизительно за полгода до кончины Шубниковой в больницу заходила Орлова, беседовала с врачом о здоровье своей бабки. Сама лично смотрела историю болезни, анализы, кардиограмму — как-никак тоже медицинский работник.
— Леонтьевна уже тогда была плоха, — рассказывала главврач. — Сердце… Я не стала скрывать от Азы, даже кардиограмму показала. Думала, ну, с год еще протянет. А Леонтьевна и того меньше прожила.
— А завещание у вас в больнице она составляла?
— Завещание? — удивилась главврач. — Неужели было что завещать?..
Из больницы Латынис отправился в райцентр рейсовым автобусом, зашел в нотариальную контору и сберкассу. Там выяснилось, что 28 июня 1982 года Шубникова положила на книжку двадцать шесть тысяч рублей и тут же завещала их Азе Даниловне Орловой. Вклад был срочный. Через три месяца Варвара Леонтьевна снова пришла в сберкассу и положила на свой счет еще десять тысяч. И опять завещала их все той же Орловой.
Работники сберкассы ликовали: деньги Шубниковой помогли им перевыполнить план по вкладам и получить премию. Так что Варвару Леонтьевну запомнили.
— И старушка приезжала одна? — спросил Латынис. — С такими деньгами?
— Нет, с внучкой. Очень приятная женщина и одета модно, по-городскому, в брюках. Поддерживала свою бабку, помогала ей заполнить документы… Видимо, Шубникова была очень больна, руки сильно дрожали… А деньги кассиру передавала та женщина, внучка…
Деньги со счета Шубниковой, умершей 8 января, были выданы согласно воле завещателя Орловой.
Небо над Молдавией было чистое. Самолет пошел на снижение. Чикуров, неотрывно смотревший в иллюминатор, поражался открывающимся под серебристыми крыльями видом. Вокруг, сколько хватало глаз, — тщательно возделанная земля. Прямые ряды виноградников, садов, полей окружали столицу республики. Казалось, не осталось ни одного незасаженного клочка.
«Благодатный и ухоженный край, — подумал Игорь Андреевич. — Недаром Надя с Кешей любят здесь отдыхать».
Внизу промелькнул железнодорожный состав, тащившийся по ниточкам-рельсам. И скоро самолет побежал по бетонной полосе.
В Кишиневе стояла жара и духота. Автобус, едущий в город, осаждало множество пассажиров. Следователь взял такси. Когда он назвал водителю адрес Чебана, тот кивнул:
— В Рышкановку, значит…
Выяснилось, что это один из районов Кишинева, Рышканы, который жители называли просто Рышкановкой.
Чебан жил в многоэтажном доме. Чикуров вызвал лифт. Пока он ждал его, в подъезд вошел мужчина лет тридцати пяти, высокий, с двумя хозяйственными сумками, буквально распираемыми овощами и фруктами. Игорь Андреевич невольно залюбовался неправдоподобно красными помидорами, упругими фиолетовыми баклажанами, глянцевым болгарским перцем, иссиня-черным виноградом, каждая ягода которого была величиной с грецкий орех.
«Юг есть юг, — с некоторой завистью констатировал Чикуров. — В Москве всю эту прелесть купишь разве что на рынке, а цены там здорово кусаются».
— Мне пятый, — сказал мужчина, когда они зашли в лифт.
Следователю тоже надо было на пятый этаж. Выйдя из лифта, они направились… к одной и той же двери.
— Мне нужен Николай Ионович Чебан, — ответил на удивленно-вопросительный взгляд мужчины Игорь Андреевич.
— Я Чебан, — сказал мужчина, открывая ключом дверь своей квартиры.
Так состоялась их встреча. Через несколько минут они сидели в уютной, но душной квартире Чебана. В открытое окно доносился шум оживленной улицы.
Чикуров попросил рассказать хозяина о его пребывании в клинике Баулина. Николай Ионович повторил чуть ли не слово в слово то, что следователь узнал от Шовкопляса. Как в Березках у Чебана случился приступ желчнокаменной болезни, как его друг Флеров помог лечь в клинику профессора, где Евгений Тимурович без всякого хирургического вмешательства сумел избавить больного от камней, грозивших большими неприятностями для здоровья.
— А как вы чувствуете себя теперь? — поинтересовался следователь.
— Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, — постучал по ножке стула Чебан. — Словно и не болел… Не знаю, как и благодарить Баулина… Я его предписания — в смысле пищи и образа жизни — выполняю строже, чем воинский устав в армии… Сижу в основном на овощах и фруктах. У нас с этим, конечно, проще, чем там, у вас, — Николай Ионович вдруг забеспокоился. — Извините, товарищ следователь, а почему, собственно, вас все это интересует? Наверное, вы приехали в Кишинев не только затем, чтобы узнать о моем здоровье?
— Разумеется, — кивнул Чикуров.
— Так что же с Евгением Тимуровичем? — снова озабоченно спросил хозяин.
— Этот вопрос возник у вас только сейчас? — в свою очередь, поинтересовался следователь.
— Сейчас, сейчас, — поспешно ответил Чебан и тут же поправился: — Впрочем, нет. Раньше тоже…
— Когда именно?
— Понимаете, я звонил Баулину…
— Какого числа?
— Дайте вспомнить… — Николай Ионович потер лоб. — Это было четвертого… Нет, третьего июля.
— Точно третьего?
— Точно. У меня в гостях находился приятель из Тирасполя. Мы вышли вечером прогуляться по городу… Понимаете, никак не могу поставить телефон… Так вот, в тот день я и звонил в Березки, профессору домой, с междугородного переговорного пункта. Правда, было уже поздно…
«Все верно, — отметил про себя Чикуров. — Именно третьего июля, когда мы осматривали особняк Баулина, раздался звонок из Кишинева. Телефонистка запомнила: высокий, с усами…»
