И как бы в ответ на возможный испуг и сомнение, возникающие при чтении этой священной книги тайн Божиих о судьбах человечества и всего творения, в эпилоге ее, по окончании существенного ее содержания еще раз (ср. XIX, 9; XXI, 5) подтверждается: «и сказал мне (слова эти, очевидно, приписываются тому ангелу, который показывал видение святого града Иерусалима): «сии слова верны и истинны, и Господь Бог духов пророков — των πνευμάτων των προφητων — послал Ангела Своего показать рабам Своим то, чему надлежит быть вскоре» (XXII, 6). Это подтверждение, само по себе как будто излишнее, свидетельствует о сугубой значительности пророчества, а вместе и о трудности его вмещения; об этом же говорит и необычное определение: «Бог духов пророков». Необычное «духов пророков» может относиться к духам разных пророков (как в 1 Кор. XIV, 32: «и духи пророков послушны пророкам»), но может означать и совмещение разных пророческих даров или вдохновений в одном и том же пророке в качестве свидетельства о его сугубой помазанности Единым Духом Святым. В последнем случае это относится вообще к содержанию Откровения, в котором различные видения и пророчества подаются чрез ангелов или же в непосредственных откровениях в состоянии «в духе» одному и тому же тайнозрителю, который тем самым возвеличивается над другими пророками (что и соответствует всей важности этой единственной новозаветной пророческой книги). Общее же содержание всех этих пророчеств определяется так же, как в начале книги: «показать рабам Своим, чему надлежит быть вскоре (εν τάχει, XXII, 6в) (ср. I, 1). Вскоре здесь, так же как и там, не есть хронологическое, но онтологическое. Оно относится к тому, что совершилось и содержится в глубинах тварного бытия, т. е. к силе боговоплощения, которое имеет выразиться в дальнейшем раскрытии своем в Парусии, в возвращении Христа в мир. Об этом и говорится дальше прямыми ли словами Христа, сказанными ангелу и им здесь повторенными, или же сказанными Христом непосредственно Иоанну и им записанными именно для утверждения всей силы и важности пророчества, содержащегося в Откровении. За этим словом Христа снова следует макаризм: «се гряду скоро: блажен соблюдающий слова пророчества книги сей» (7).
«Ερχομαι ραχύ» многократно встречается в Откровении: ближайший текст XXII, 12, где это слово с очевидностью исходит из уст Самого Христа, но и II, 5, 16; III, 11, а также XVI, 15. Это так же, как и предыдущее слово Христово, относится, очевидно, к Парусии, однако применяется не столько онтологически, как в предыдущем случае, сколько хронологически, говорится на языке человеческого времени. Однако что же означает здесь скоро? Какое же значение ему здесь приписывается: эсхатологическое — конца мира или же историческое, некоего потрясающего события, миру предстоящего? На этот вопрос нелегко ответить исторически, поскольку в разные времена оно звучало и воспринималось по-разному. Первенствующая церковь понимала это буквально в смысле каждодневного ожидания конца мира и второго пришествия, на почве чего развивалась известная страшливость и суетливость, от которой ап. Павел остерегает фессалоникийцев. В первом послании к ним он считает еще возможным заверять их: «сами вы достоверно знаете, что день Господень так придет, как тать ночью, ибо, когда будут говорить: мир и безопасность, тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно как мука родами имеющую во чреве, и не избегнут» (1 Фес. V, 2-3), то во 2 Фес. II, 2-3 он уже прямо увещевает: «Молим вас, братие, о пришествии Господа нашего Иисуса Христа и нашем собрании к Нему не спешить колебаться умом и смущаться ни от духа, ни от слова, ни от послания, как бы нами (посланного), будто уже наступает день Христов». От навязчивой идеи о скорости внезапного пришествия Христова уже со II-гo века начинают обороняться молитвой de mora finis. Эта идея нарочито внушается в известные дни, указанные типиконом (под звуки сладкогласного пения: «се Жених грядет в полунощи»). С победной (хотя все-таки не побеждающею нашей косности) силою она возвещается в Откровении. Можно для этого искать религиозно-исторического «объяснения» из психологии момента, но можно — конечно, и должно — придать этому слову Христову всю силу пророчества Его о Своем пришествии. В таком случае оно получает значение призыва к определенному строю души, мысли и всей жизни, к «бдению» («блажен раб, его же обрящет бдяща»). Такой эсхатологизм был основной тональностью, свойственной первохристианской церкви, хотя ею и быстро утраченною.
Далее следует новое подтверждение подлинности всего этого пророчества, как бы собственноручная подпись пророка: «Я, Иоанн, видел и слышал сие. Когда же услышал и увидел, пал к ногам ангела, показывающего мне сие, чтобы поклониться ему». И при этом повторилось еще раз то, что уже имело место ранее (XIX, 10): ангел возбранил это поклонение как «сослужитель тебе σύνθουλογ σου и братьям твоим пророкам и соблюдающим слова книги сей: Богу поклонись» (9). Для общей ангелологии Откровения характерна не только эта сила и, так сказать, интенсивность общения ангелов с тайнозрителем (как и с другими человеками) в откровениях, соангельность человеков и сочеловечность ангелов в единстве «меры» (XXI, 17), но и их общение между собою в сослужении Богу. Если ангелы как совершители велений Божиих в промышлении о человеке, суть служители Божии, вестники воли Его, то в общем течении жизни мира и исторических судьбах человечества они являются и «сослужителями», соучастниками в общем деле (на основании него и становится понятным, что, по слову апостола, мы, человеки, будем судить ангелов: 1 Кор. VI, 33), причем это сотрудничество распространяется так широко, что заключает в себя кроме самого тайнозрителя и «пророков и соблюдающих слова книги сей», т. е. живых членов церкви.
К этому еще раз прибавляет ангел: «не запечатывай слов пророчества книги сей, ибо время близко (ο καιρòς γαρ εγγύς εστιν XXII, 10). Таким образом, книга кончается тем же словом, которым начинается: «блажен читающий и слушающий слова пророчества сего и соблюдающий написанное в нем, ибо время близко» (I, 3). Только здесь тот же макаризм повторяется несколько сокращеннее: «блажен соблюдающий слова пророчества книги сей», но это увещание усиливается еще повелением «не запечатывать слов пророчества сего». Если мы искренно спросим себя, исполнилось ли это повеление, то должны ответить отрицательно: не исполнилось, напротив, книга Откровения запечатывалась и запечатывается еще под разными поводами. Это выражается, в частности, и в отсутствии церковных чтений из Апокалипсиса, в страшливости отношения к его пророчествам, в стремлении чрез перетолкование их обессилить, с угашением той радости и призыва к христианскому дерзновению, которые в них содержатся. В новейшее же время применяются средства научной охраны от силы пророчества. Апокалипсис стал предметом детальнейшего научного изучения, но он перестал быть предметом религиозного постижения, скорее даже для него закрывается. И что «время близко» для него не звучит. Что же должно значить это «время близко»? Это не может относиться к календарному сроку, к сегодня или завтра, которые остаются в своем чередовании в плане, временном. Это есть близость внутренняя, онтологическая, чаяние грядущего как настоящего, хилиастическое и эсхатологическое чувство жизни, утраченное как «первая любовь» в Ефесской церкви и замененное теплопрохладностью в Лаодикийской. «Близкое время» есть вся новозаветная эпоха, простирающаяся от Первого пришествия Христова до Второго, до Парусии. В этом смысле оно прежде всего противополагается ветхозаветной, которая является по сравнению с новозаветной «отдаленными временами» (Дан. VIII, 26). [120]
Далее следует новое обращение к современникам, а в лице их и ко всем поколениям исторической церкви: «неправедный пусть еще делает неправду, нечистый пусть еще сквернится, праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще» (10). Пророчество уже закончено, и ангел через пророка обращается с обличительным увещанием к неправедным и с бодрящим обетованием к праведным и святым, которые, очевидно, пребудут на земле во все времена до скончания века. Последний оканчивается Страшным судом: «се гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его» (ср. II, 23). «Скорость» эта, повторяем, есть не хронологически-календарная, но онтологическая. Христос, совершивший дело спасения и сидящий одесную Отца, имеет и силу Парусии, которая готова проявиться в каждое мгновение жизни этого века, как Он и присутствует уже в мире: «се Аз с вами есмь во все дни до скончания века». И это обетование еще раз скрепляется тем же самым самоименованием Божиим, которым начинается Откровение: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, первый и последний» (13). Оно же в отдельных вариантах применяется сначала к Отцу, «Вседержителю» (I, 8), а затем и Христу (I, 10, 17; II, 8; XXI, 6). По общему контексту в данных именно случаях оно относится к Христу. Не так бесспорно это относительно ст. 14-15, которые могут принадлежать и самому тайнозрителю. В них он еще раз обращается с пророческим обличением, увещанием и устрашением к своим современникам. Здесь мы имеем седьмой и последний макаризм. [121] Эта апокалиптическая заповедь блаженства, однако, сопровождается во второй своей половине (15) угрозами, которые, естественно, звучат в устах пророка, обращающегося к современникам. Весь этот текст читается так: «Блаженны те, которые омывают одежды свои, [122] чтобы иметь право εσται η εξουσια αυτων на древо жизни и войти в город воротами. А вне — псы, и чародеи, и любодеи, и убийцы, и всякий любящий и делающий неправду» (XXII, 14-15). Очевидно, речь идет о земном Иерусалиме, как и еще не о последнем Страшном суде, который совершает Сам Христос. [123] Однако нельзя не заметить, что понимание ст. 14-15 как содержащих слова пророка прерывает связь ст. 12-15 и 16, которые, бесспорно, принадлежат Христу. Впрочем, в таком перерыве или вставке (которая отнюдь не должна быть непременно «интерполяцией») нет ничего невозможного по общему смыслу Апокалипсиса.
