дескать, ордена Красной звезды и Красного знамени вообще ничего не стоят, а вот за орден Богдана Хмельницкого он дал бы сто долларов, за орден Славы – сто пятьдесят, за орден Нахимова – двести и двести пятьдесят – за орден Ушакова. «
Орден Победы самый дорогой, но у вас его быть не может, его давали только генералам». Но орден Суворова тоже ценный, и он заплатил бы за него четыреста пятьдесят долларов… Дедушка слушал, слушал и ушел. Мы брели по Арбату, а мороз все крепчал. А потом силы дедушки кончились. Уже почти стемнело. Он сел на ступеньку вон того антикварного магазина и велел, чтобы я шла домой одна. На следующий день его нашли там замерзшим насмерть; одна рука у него была в кармане, а в ней он сжимал медаль, которую заслужил собственной кровью. Глаза у него были открыты, и он до самой смерти смотрел на город, который полвека назад спас от танков Гудериана…
5 января, Генеральный штаб Вооруженных сил Российской Федерации
Маршал Левченко впервые за неделю покинул подземный бункер, где находился командный пункт. Он шел под густым снегопадом и пытался разглядеть хотя бы намек на солнце, которое, судя по времени, уже должно было наполовину скрыться за снеговыми шапками, венчавшими верхушки сосен. А мысленно он представлял себе маленькую черную точку, медленно пересекающую оранжевый закатный диск: «Вечный буран», внутри которого находился его сын. Ни одного отца во всем человечестве не разделяло с сыном такое большое расстояние.
Назначение, которое получил его сын, породило множество неприятных слухов на родине, а уж как изощрялись на этот счет враги за границей!.. «Нью-Йорк таймс» напечатала на первой полосе самым броским кеглем: «Лучше всех укрывшийся дезертир». Ниже размещался большой фотопортрет Миши с подписью: «В то время когда коммунистический режим агитирует триста миллионов россиян за кровавую бойню против «захватчиков», сын их маршала бежал с войны на борту единственного в стране крупного космического корабля. Он пребывает в полной безопасности в шестидесяти миллионах миль от поля боя – в отличие от большинства своих сограждан».
Но маршал Левченко не принимал эту шумиху близко к сердцу. После того как Миша окончил школу и до завершения аспирантуры практически никто из тех, с кем ему приходилось иметь дело, не знал, кто его отец. Руководство космической программы приняло решение оставить Мишу на корабле лишь потому, что он занимался математическим моделированием звездных процессов. Пребывание «Вечного бурана» в предельной близости к Солнцу давало уникальную возможность для его исследований; к тому же космическим комплексом нельзя было управлять исключительно дистанционным методом: на борту обязательно должен был находиться хотя бы один человек. Генеральный директор программы узнал о семейном положении Миши только постфактум, из западных СМИ.
С другой стороны, признавал это маршал Левченко или нет, но в глубине души он и впрямь надеялся, что его сын сможет остаться в стороне от войны. Дело было не только в кровных узах; маршал Левченко всегда чувствовал, что его сын не предназначен для войны – возможно, наименее предназначен для нее из всех людей на свете. Хотя и знал, что заблуждается: есть ли на свете хоть кто-нибудь, предназначенный для войны?
Кроме того, можно ли было утверждать, что Миша предназначен для звезд? Он любил звезды, посвятил свою жизнь их исследованию, но сам он был полной противоположностью звезде. Он больше походил на Плутон, тихую и холодную карликовую планету, вращающуюся в своей далекой пустоте, вне поля зрения мира смертных. Сдержанный характер и хрупкая фигура Миши наводили на мысль о женственности, но маршал Левченко, опять же в глубине души, точно знал, что этого свойства у его сына нет. Девушки боялись одиночества, а вот Мише оно нравилось. Одиночество было для него пищей и воздухом.
Миша родился в Восточной Германии, и день его рождения оказался самым черным днем в жизни маршала. В тот вечер он, тогда еще всего лишь майор, стоял с несколькими солдатами в почетном карауле перед советским военным мемориалом в парке Тиргартен – советские воины в последний раз за сорок лет отдавали долг памяти павшим соотечественникам. А перед ними издевательски ухмылялась кучка офицеров в форме Западной Германии, торчали несколько неряшливых, неуклюжих немецких полицейских, державших на поводках волкодавов – они должны были заменить советский караул, – бритоголовые неонацисты скандировали: «Красная Армия, убирайся домой». Он видел рядом полные слез глаза командира роты и солдат и сам ничего не мог с собой поделать: у него тоже от слез все расплывалось перед глазами.
К ночи он вернулся в опустевшую казарму. Назавтра оставшейся группе военных предстояло отправиться в СССР. И тут ему сообщили о рождении Миши и о том, что его жена умерла из-за осложненных родов.
После возвращения домой ему тоже жилось трудно. Как и у еще четырехсот тысяч военных и ста двадцати тысяч гражданского персонала, никакого жилья в СССР у них не было, и он, с младенцем Мишей, жил во времянке из профнастила, где зимой было очень холодно, а летом нестерпимо жарко. Его сослуживцы брались за что угодно, чтобы прокормиться: кое-кто продавал бандитам казенное оружие, а кто-то танцевал стриптиз в ночных клубах. Ну а он не изменял честной солдатской службе, и Миша потихоньку рос среди всех этих трудностей. Он мало походил на других детей; казалось, что у него была врожденная способность к терпению, потому что он имел свой собственный мир.
Еще школьником начальных классов Миша научился спокойно ночевать в одиночестве в своей маленькой комнате наконец-то полученной отцом квартиры. Сначала Левченко думал, что мальчик читает, но случайно узнал, что его сын подолгу стоит неподвижно перед окном и смотрит на звезды.
«Папа, я люблю звезды. Я хотел бы всю жизнь смотреть на них», – сказал он отцу.
На свой одиннадцатый день рождения Миша впервые попросил у отца подарок – телескоп. До того он рассматривал звезды в полевой бинокль Левченко. С тех пор телескоп сделался единственным Мишиным другом. Он мог торчать на балконе и рассматривать звезды до тех пор, пока не заалеет восток. Случалось, что отец и сын смотрели на звезды вместе. Маршал всегда норовил навести телескоп на самую яркую из звезд, а сын недовольно качал головой: «Папа, это же неинтересно. Это Венера, а Венера – планета. Я люблю только звезды».
Мише не нравилось ничего из того, чем увлекались сверстники. Живший по соседству толстый мальчик, сын начальника штаба десантников, стащил у отца пистолет и в игре случайно прострелил себе ногу. Сыновья другого генерала из Главного штаба больше всего
