Рейтинговые книги
Читем онлайн Великий раскол - Даниил Мордовцев

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 62 63 64 65 66 67 68 69 70 ... 87

— Ох! Тише! Задушите!

И его бултыхнули с мостков со всего размаху.

— Ой-ой! Убили! Батюшки, убили!

Этот третий стольник, падая торчмя в пруд, хлобыстнулся как раз об спину толстого, второго стольника, который только было вынырнул из воды…

— Ox! Спасите, кто в бога верует, потопаю, ох!

А тот, первый, что раньше других барахтался в воде, кое-как добрался до берега, выкарабкался на четвереньках и приближается к царю с улыбкой подобострастия… Мокрые волосы спутались, закрыли все лицо, с волос и с бороды течет; с платья, с кафтана и штанов ручьями льет вода; сафьянные сапоги, наполненные водой, хлюпают и брызжут… Стольник, оставляя за собой на земле полосу воды, подходил к царским ступеням и кланялся земно, прямо лбом в песок… Поднимается, песок и грязь на лбу и волосах, руки, колени, полы — все в земле… Но на лице — самая преданная, самая холопская улыбка…

— Жалую тебя, Еремей, ешь ноне с царского стола, — милостиво, с доброю улыбкою на полном розовом лице говорит «тишайший».

Стольник опять кланяется земно, осклабляется…

— Я, ваше царское пресветлое величество, нароком опоздал, — стоя на четвереньках, благодарит выкупанный стольник, — коли-де опоздаю, так выкупают, да и за стол посадят…

— То-то! — улыбается царь, и бояре «осклабляются, что псы верные».

— Для тово и опоздал нароком… ествы царской сродясь не едал, какова она, ества царская, — пояснял выкупанный.

За третьим сбросили в воду четвертого, пятого, шестого, до дюжины… А Алмаз Иванов наблюдает порядок, зорко следит за сим важным государевым делом, словно бы тут была царская овчарня, а это купают овец или молодых щенят, чтоб блохи не водились.

В это время стрельцы подошли к одному высокому, красивому, совсем молодому стольнику, чтобы и его вести в воду. Стольник был одет щеголевато, в малиновый летний кафтан «заморской кройки» и в сафьянные, со скрипом сапожки. Он глянул на окно царевниного теремка и вспыхнул, как маков цвет… и там, в теремке, вспыхнули же: вспыхнула царевна Софья Алексеевна и даже рукавом закрылась.

— Иди, князь Василий Васильич, твой черед, — строго обратился к красивому стольнику Алмаз Иванов.

Руки стрельцов потянулись было к стольнику…

— Прочь, смерды! Не трошь своими лапами! — отмахнулся от них молодой стольник. — Сам ведаю государеву службу…

И со всего бегу, с припрыгом, ринулся с иорданских мостков в пруд и исчез под водою…

— Ай да молодец князь Василей, — похвалял царь, милостиво улыбаясь.

— Молодец! Молодец! Из молодых, да ранний, — почтительно ржали бояре.

Но молодого князя и след простыл, он исчез под водою — только пузыри пошли…

Ждут, ждут… нету князя Василья… Еще ждут, нету… нету…

— О-ох! — послышался слабый стон в окне царевниного теремка… Царь глянул туда, ничего не видать…

Симеон Полоцкий, испуганный, дрожащий, бросился к своей ученице… Она бледна, как снег, помертвела…

— Что! Что с тобой, царевна? Ох, господи!

— Вася! Васенька Голицын утонул… о-о-о!

Но Васенька Голицын вынырнул в другом конце пруда и своим появлением распугал всех лебедей. Даже стрельцы об полы руками ударились, а Алмаз Иванов ажно испужался, совсем испужался… «Ишь, язва… ах, н-ну»…

— Похваляю и жалую тремя обеды враз, — положена милостивая царская резолюция на купанье молодого князя Голицына.

Все, и бояре, и думные, и стольники, смотрели с завистью на счастливчика, на князя Василья…

И из царевнина теремка с любовью смотрело на него счастливое девичье личико *…

Глава XI. Увещание Морозовой

Стольники выкупаны, вдоволь накормлены, доклады дьяков выслушаны, резолюции по отпискам воевод и посольских людей положены, грамоты посланы… После обеда часа два соснуто; квасу и браги, и медов со сна полтретья ведра выпито; вечерни отслушаны; побаловано сластями; медвежатников похвалено; «комидийное действо о блудном сыне» просмотрено; на ночь попито, поедено и гораздо запито, и прошел московский день… Слава тебе, создателю всяческих…

Ночь…

И царь Алексей Михайлович спит, и царица Наталья Кирилловна спит, и царевна Софьюшка баинькает, и Васенька князь Голицын спит, и дьяк Алмаз Иванов дрыхнет…

Царю грезятся стольники, царице — лазоревы цветочки, царевне Софьюшке — Васенька княжич, Васеньке — царевнушка Софьюшка, Алмазу Иванову — гусиное перо…

Ночь в Пустозерске…

Все спит и там… Не спит только Аввакум в своей земляной тюрьме: молится, кричит до бога, звеня цепями… А привыкшая тюремная мышка грызет свой сухарик…

* Купанье стольников — исторический факт. Царь Алексей Михайлович сам писал из села Коломенского стольнику Матюшкину: «Извещаю тебе, что тем утешаюся, что стольников купаю ежеутр в пруде, Иордан хорошо сделана, человека по четыре и по пяти и по двенадцать человек, за то: кто не поспеет к моему смотру, так того и купаю, да после купания жалую, зову их ежедень, у меня купальщики те ядят вдоволь, а иные говорят: мы-де нароком не поспеем, так-де и нас выкупают да и за стол посадят: многие нароком не поспевают…» («Русская история» Костомарова). (Прим. Д. Л. Мордовцева.).

И в Ферапонтове ночь…

Никон не спит: стучит костылем по полу кельи, с чертями воюет…

И на Украине, в Чигирине ночь…

Там никто не спит: пани гетманова в «вишневом садочке» с «молодшим» обнимается, пани Брюховецкая нянины московские сказки слушает, Гриць мечется в постельке, «Шумом» бредит… Петрусь с Явдохою «женихается»… «Дивчата» и «парубки» поют от зари до зари…

Но и на Москве в эту тихую летнюю ночь не все спят. Ровно в полночь тихо заскрипела калитка на подворье Печерского монастыря, загремело железо, и из калитки вышла женщина, вся закутанная в черном и сопровождаемая вооруженными людьми. На ногах женщины звякали кандалы…

— Ишь, лешие, лошадь выпустили! — соскочил со скамейки заспавшийся сторож подворья, которому со сна по звяканью кандалов померещилось, что это ушла с подворья стреноженная цепью лошадь.

Он бросился за мнимою лошадью и в изумлении развел руками: то была не лошадь, а закутанная черною фатою женщина с кандалами на ногах.

— Ишь ты, монатка, должно, проворовалась, — пробормотал он и снова пошел спать.

Да, то была действительно «монатка», которая «проворовалась гораздо»: «воровство ее знамое», как сегодня еще выразился о ней Алексей Михайлович в разговоре с патриархом Питиримом П. Надо заметить, что в то время «воровство» означало совсем не то, что значит теперь: «воровством» тогда называли всякое государственное преступление, неповиновение, бунт, и оттого тех казаков, которые шли против правительства, называли «воровскими». Вот потому-то сегодня царь, разговаривая с патриархом о Морозовой, выразился: «Воровство-де ее знамое…»

Морозову это-то и вели под караулом из Печерского подворья. Разговор об ней у царя с патриархом был сегодня по следующему случаю. Игуменья Алексеевского монастыря, в котором заточена была сестра Морозовой княгиня Урусова, не раз заводила с патриархом речь о том, что вот-де у нее в монастыре «смиряют» княгиню Урусову, «волочат» каждый день ее, «аки мертвую, к четью-петью церковному», а она-де «вопит свою проповедь на весь мир» — и оттого на Москве «молва живет гораздо», да и «соблазн великий», потому-де вся Москва знает о ее «вельможии и породе». Да и о сестре-де ее, боярыне Морозовой, «велия молва живет»… Вот потому-то сегодня патриарх и говорил царю: «Советую я тебе, великий государь, боярыню ту Морозову вдовицу — кабы ты изволил опять дом ей отдать и на потребу ей дворов бы сотницу крестьян дал. А княгиню тоже бы князю отдал, так бы дело-то приличнее было. Женское их дело, что они, много смыслят! А об них многие знатные особы всего московского государства соболезнуют, и это тебе, царскому величеству, не на корысть живет, а тебе же в убыток. Да и сынок твой родной, царевич Михаил, соболезнуя оным сестрам, частенько-таки, сказывают, к ним заезжает посмотреть сквозь решетку на их мученичество и слушает их с умилением: «Удивляет-де меня ваше страдание; одно только смущает меня: не знаю — за истину ли вы терпите». А царь и говорит патриарху: «Давно бы я простил и пожаловал боярыню Морозову; но не знаешь ты лютости этой женщины. Как поведать тебе, сколь наругалась и ныне ругается Морозо-ва-та! Много поделала она мне трудов и неудобств показала. Если не веришь моим словам, изволь сам испытать: призови ее к себе, спроси и сам узнаешь ее твердость. Начнешь ее истязать и вкусишь приятности ее… Потом я сделаю, что повелишь… А воровство ее знамое…»

Вследствие этого разговора и вели теперь к патриарху Морозову, чтобы он сам мог «вкусить ее приятности».

Тихо кругом по всей сонной Москве, только слышится роковое позвякиванье кандалов, да кое-где лай собаки, разбуженной этим звяканьем. Морозова идет, немного наклонив голову и как бы к чему-то прислушиваясь. Она вспоминает, как год тому назад она в сопровождении Акинфеюшки такою же летнею ночью шла к тюрьме земского приказа навестить заключенного Стеньку Разина. Но теперь и она заключенница. Не одинаковы ли их вины перед богом и русскою землею? Да, одинаковы. И она, Фе-досья боярыня, такой же, как и Стенька, «воровской атаман», только тот шел против боярского богопротивного самовластья, а она идет против боярской богопротивной новой веры. И ее ждет такая же казнь, какая постигла Стеньку… Что ж! На то она пошла, на то взяла свой страннический посох, чтобы с ним добрести до могилы… А там она и Ванюшку своего встретит.

1 ... 62 63 64 65 66 67 68 69 70 ... 87
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Великий раскол - Даниил Мордовцев бесплатно.

Оставить комментарий