Муса задумчиво проговорил:
— Будто вчера, а уже тридцать пять лет прошло.
Он поднял голову и посмотрел куда-то в сторону, словно его измученному телу давнее воспоминание прибавило сил.
Гость помолчал.
Муса снова опустил голову на руку и сказал:
— Всё верно.
Тогда гость продолжал свой рассказ:
— Целый год мы хозяевали в Самарканде. Год! Мы поступили, как было у Яхья-ходжи в Сабзаваре. Муса нам помогал, да и не один он был у нас оттуда. Снизили подати. Устроили войско. Прогнали больших хозяев. Дали поблажки рабам. Совсем их освободить не решались: среди нас много владельцев было, они разорились бы, озлобились бы, началась бы у нас междоусобица. Но облегчение рабам, какое могли, дали. Больше бы дали, да не успели. Был у нас твёрдый порядок. Дружба. Хорошая жизнь. Целый год! Перезимовали. Наступила весна. Уже сады цвели, слышим: идёт к Самарканду наш амир Хусейн и с ним Тимур. Тогда считался амиром нашим Хусейн, а Тимур при нём — вроде визиря…
Гость молчал, глядя, как и Муса, куда-то в сторону, словно переглядывая те далёкие дни.
Мальчик мерно помахивал веером, хотя день не был зноен, но не был и холоден, — в свои последние дни осень отдавала земле остатки неизрасходованного тепла.
Назар не хотел нарушать этого раздумья и ждал, пока гость сам заговорит. Гость вскоре продолжил рассказ:
— Вот так и вышло. Подошли к нам Хусейн с Тимуром, остановились за городом, на Кани-Гиль, и прислали нам сказать, что прощают нас за самоуправство, обещают забыть наш бунт и соглашаются опять нами править.
Гость усмехнулся:
— А Келави им хорошо ответил: «Мы, мол, прощения не просим. Это раз. Бунта не совершали, ибо власть свою здесь установил сам народ. Это два. А согласия на то, чтоб править нами, у них не просим, потому что и город обороняем и городом правим твёрдо и счастливо. Это три».
Назар одобрительно кивнул:
— Крепкие слова.
— Да. Прошло за этими переговорами недели две, не помню сколько. Присылают они снова сказать, что желают говорить с нашим старшиной. А старшин у нас двое — Абу-Бекр Келави и сын мавляны. Келави говорит: «Я им не верю. Не надо ходить туда». А сын мавляны спорит: «Тимур с Хусейном, говорит, бились против Ильяс-ходжи, как и мы. Если и разбил их Ильяс-ходжа — это божья воля: дождь монголам помог. Зачем нам, мол, ссориться с теми, кто заодно с нами против общего врага идёт? Пойдём с чистым сердцем, поговорим».
Гость горько усмехнулся:
— Муллы умеют красно говорить. Они поддержали сына мавляны, затеяли с нами спор, на Коране клялись, что ручаются за слова Тимура. Напоминали, как в борьбе с монголами Тимур был заодно со всеми сарбадарами. По их речам выходило, что Тимур — сам первый сарбадар. Потом они читали из книги, что велик грех, если кто поднимается против правителя, установленного богом, или раб против хозяина своего, а Хусейн, мол, законный кровный наш амир, и всякое прекословие ему противно богу. Может, мы и не уступили бы ему город, но кто нас перекричал? Нас было в десять раз больше с Келави, но сын мавляны со своими муллами и книгами нас переговорил, перекричал, переломил. Послушали мы учёных мулл, послали к Тимуру с Хусейном нашего Келави с сыном мавляны. Послали… И не знаем, какой разговор был у них на зелёном поле Кани-Гиль. Не знаем. Только узнали, что Келави они казнили, а сына мавляны отпустили, даже оставили в мадрасе, продолжать ученье. А сами въехали в город и принялись править по-своему. Через несколько лет Тимур прирезал Хусейна и начал править один. Обманул он нас, всех обманул. Так и кончилась наша жизнь.
— Так и кончилась? — недоверчиво спросил Назар.
— Та кончилась. Другая началась. Разве нам теперь подняться, как прежде, когда у Тимура одной конницы тысяч… более двухсот. У кого ещё столько силы было? Нет, если мы все вместе поднялись бы, он вместе всех бы и задушил. Всех вместе, разом. Нет, мы разобрались, мы поняли, что такое Тимур. С монголами было тяжко, а с этим, со своим, слаще ли? Те чужие, придут и уйдут. А этот — здесь, этот никуда не уйдёт. Этот здесь год от году крепнет. Но мы поняли, мы знаем, кто таков Тимур.
— И что же? — любопытствовал Назар.
Гость молчал. Он сидел, утомлённый ли долгим рассказом, удручённый ли воспоминаниями. Наконец он поднял лицо к Назару:
— А? Вы что-то спросили?
— Значит, на смену монголам пришло другое войско и народ присмирел, радуется, ликует?..
Гость повернулся к Мусе и встретил его настороженный взгляд:
— Как, дядя Муса?
— Как? Я так думаю: русы тоже боролись с монголами. Их, сказывают, тоже долго чужое иго давило…
— Да и теперь ещё… — подтвердил Назар.
— Теперь не столь, как нас! — возразил Муса и ободрил гостя: — Они поймут, пускай знают.
И гость сказал:
— Мы и сейчас боремся. Пока не доконаем ихней воли, пока себе воли не выберем, не перестанем бороться.
— Легко сказать!.. — усомнился Назар.
— Нынче у нас монголов не видать. Схлынули с наших земель, а кои остались, — переродились. Их место свои заняли.
— Какие это?
— Такие! Над родным своим народом двести тысяч мечей занесли. Над другими народами пуще Чингизовых орд измываются. Легче ли тем народам от нынешнего Тимура, чем от прежнего Чингиза? Легче ли? Над вами Орда потеряла силу; как ни тужится вернуться на вас, да вы крепки. А над нами прежнюю, монгольскую власть свой, Тимур, взял. Нас-то он тешит, бережёт, а и то… А другим каково — персам, индийцам, хорезмийцам, — им каково? В Индии, в Армении, в Азербайджане — везде его сынки да дружки расставлены, везде вершат его волю, слушают его слово. Всем этим людям, тысячам тысяч людей, весело ли смотреть на нашего повелителя?
— Весело, да глазам больно! — ответил Назар.
— Можно ли нам перед другими людьми гордиться этаким своим повелителем, в глаза им смотреть? Стыд!
Он помолчал. Назар спросил:
— А те, в Хорасане, как?
— Сарбадары?
Муса поднял голову, и гость, предугадавший волнение Мусы, поспешил ему сказать:
— Лежи, лежи, дядя Муса.
Муса опустил голову:
— Эх, Хорасан!..
Глядя на Мусу, гость сказал:
— Восемнадцать лет назад Тимур их задавил. Сам туда ходил, сам давил. Нет ныне того царства. Сорок пять лет их царство держалось. Против монголов устояло, против своих вельмож выстояло. А против Тимура не устояло. Царства нет. Но сарбадары — народ. Царство разрушить можно, а целый народ разрушить можно ли? Шею людям можно согнуть, а ум согнуть можно ли? Они успели разойтись врозь, чтоб он их разом не истребил. Он пришёл, а они уже разбрелись. Кого изловил, тех привёл пленниками, рабами, а они и в рабстве прежними думами думают, прежней любовью любят.
— В такой любви — главная сила! — сказал Назар.
— С этой любовью мы и держим свою клятву.
— Какую?
— Бороться.
— Как?
Рушить под ним опору. Он на кого опёрся? На больших купцов, на хозяев больших земель, на войско. Если каждый из нас купца собьёт с дороги, от амира поможет рабам сбежать, среди воинов единодушие порушит, будет ему это в радость? Нет, не будет. А ведь нас тысячи! Мы и среди воинов идём в поход, и среди крестьян ходим по землям амиров, и среди караванщиков товары возим, мы и оружие куём, мы и одежды шьём, мы и коней растим, и крепости строим — мы везде.
— И как же? — спросил Назар.
— А так: если каждый за неделю хоть одно дело сделает, что противно Тимуру, так за год тысячи людей многое сделают. Многое!
Назар согласился:
— Народ силён, когда у него одна забота.
— Силён! Вот вы ему кольчуги чинили. Мы знаем, нельзя вам было отказаться. А зачем вы ещё рваные взяли? Их можно было кинуть, пускай ржавеют.
— Жалко было, — работа хороша. А вы и про них знаете?
— Знаем. Взяли три кольчуги — и видели: вы их починили. А ведь три кольчуги троих воинов от многих сот безоружных людей защитят.
— От безоружных и одним мечом можно отбиться.
— Можно! Да не лучше ли кольчугой добрых людей закрыть, а не захватчиков от народного гнева?
— Ну что ж, я могу и не вертать тех кольчуг. Скажу, — совсем, мол, распались; нечего, мол, было чинить.
— Ваше дело.
— А не общее?
— Вам виднее.
— А зачем вам? — хитро прищурил глаза Назар.
— Наш человек поднаденет её под халат, смелее пойдёт на трудное дело.
— А часто бывают трудные дела?
Переглянувшись с Мусой, гость кивнул:
— Бывают!
— А зачем?
— Наши люди есть в Синем Дворце, есть в царских садах, есть среди стражей, стоят с голым мечом за спиной Тимура, — мы всё видим. Недавно было: послал он товар, пограбленный в Индии, продавать на севере. Тех товаров на базаре ещё нет, у купцов ещё нет, а он спешит, пока цена не упала. Ему не так дорог товар, как дорого опередить купцов. Мы тот караван сбили с дороги…
