Был на 5-м и еще один «англоязычный»: индиец Джонни Рауд. Его похитили в американской зоне Германии и привезли к нам — не знаю, за какие грехи. У него как и у Валленштейна был диагноз ТБЦ — туберкулез. «I'll kick the bucket soon», — сказал он мне с грустной улыбкой. Скорее всего, так и случилось.
(А на Воркуте, говорили мне, умер негр-чечеточник, которого мы видели в Москве: он выступал перед сеансами в «Центральном». Генри Скотт, если я правильно запомнил…){53}
Когда мы встретились с Каплером, мне не было тридцати, а ему пятидесяти, но, естественно, он казался мне очень пожилым человеком, хотя выглядел прекрасно. Он боялся располнеть от сидячей жизни и каждый вечер быстрым шагом проделывал два-три круга по немаленькому периметру ОЛПа. Я не любитель прогулок, но с удовольствием присоединялся к Алексею Яковлевичу, чтобы послушать его рассказы.
Есть люди, которые воспринимают трагически даже мелкие житейские неприятности. У Каплера, как всем известно, неприятности были крупные — те, что привели его в лагерь. Но в его голосе я ни разу не уловил трагических ноток. И все истории, которые я от него слышал — а чаще всего они были про арестантские судьбы — рассказывались с улыбкой. Так, он весело сообщил мне, что здесь на пятом встретил двух своих соседей: в Москве они жили с ним в одном доме и даже на одной площадке. И всех посадили — по разным делам, но почти в одно время. Смешно? А. Я. познакомил меня с ними: Илья Мостославский, полковник Коновалов.
Вот не помню, этот ли полковник или другой, упомянутый выше зав. пекарней, попал в тюрьму при таких забавных обстоятельствах: сильно пьяного, его задержал патруль и отвел в военную комендатуру. Полковник бушевал, свирепо матерился. Комендант укоризненно напомнил ему:
— Товарищ полковник, не забывайте: вы в военной комендатуре.
— Ебал я вашу комендатуру!
— Товарищ полковник! Я сейчас зам. министра позвоню!
— Ебал я вашего министра!
Комендант не терял надежды урезонить его.
— Постыдитесь, товарищ полковник. Посмотрите, чей над вами портрет!
— Ебал я ваш портрет!!!
На этом дискуссия закончилась — для полковника полновесным сроком.
От Каплера мы с Юлием Дунским услышали историю «червонного казака» Гришки Вальдмана. (Юлик, правда, запомнил другое имя и фамилию: Ленька Шмидт).
Этот героический еврей-котовец после гражданской войны оказался не у дел: к мирной жизни он был мало приспособлен. За старые боевые заслуги его поставили директором какого-то завода, а в начале тридцатых даже послали в Америку — набираться опыта. Оттуда он привёз холодильник (их тогда в Москве было мало, а те, что были, называли почтительно рефрижераторами) и дюжину разноцветных пижам. Пижамы ему очень нравились, он даже гостей принимал в пижаме. А посреди вечера убегал в спальню и через минуту появлялся в пижаме другого цвета. В общем, это был бестолковый добродушный еврей-выпивоха.
В 37 году начались аресты. Окружение Гришки-Леньки сильно поредело и он, при всём своем легкомыслии, забеспокоился. Понял, что заграничная командировка может выйти ему боком. Пошел к старому приятелю и спросил совета, как вести себя, если за ним придут.
Приятель (это был Андрей Януарьевич Вышинский) поджал губы:
— Зря у нас никого не сажают. Но могу сказать тебе одно. Придут — попроси показать ордер на арест: есть ли там подписи кого-нибудь из секретарей ЦК и генерального прокурора или его заместителя. Ты номенклатурный работник, без этих подписей ордер недействителен.
Гришка поблагодарил, пошел домой. В ту же ночь за ним пришли. Позвонили в дверь, на вопрос «Кто?» ответили: «Телеграмма».
— Подсуньте под дверь, — распорядился Вальдман. Тогда они перестали валять дурака:
— Открывайте! НКВД.
Гришка велел домработнице открыть дверь. Вошли трое и замерли у порога: хозяин, в пижаме с тремя орденами Красного Знамени на груди, стоял облокотившись на рефрижератор. В руке он держал маузер; длинный ствол был направлен на вошедших.
— Покажите ордер! — потребовал Вальдман. Старшой с готовностью рванулся вперед.
— Не подходить! Клава, дай швабру. — И взяв у домработницы щетку на длинной ручке, протянул ее чекисту. — Ложи сюда.
Подтянув к себе ордер, Гришка долго вертел его в руках, по-прежнему держа энкаведешников под прицелом. В грамоте он был не очень силен, но всё что нужно, углядел.
— Где подпись секретаря?
— А что, нету? Так это мы сейчас. Поедемте, там подпишем.
— Никуда я с вами не поеду. Вы самозванцы, пошли вон!
Старшой потоптался на месте, попросил:
— Товарищ Вальдман! Разрешите позвонить по телефону.
Тот разрешил: телефон висел на стене в коридоре.
— Не идет, — сказал чекист кому-то в трубку. Последовала пауза. Видимо, на том конце провода ругались: чего вы с ним чикаетесь? Хватайте его и везите.
— Нельзя… Я говорю, нельзя. Обстоятельства не позволяют.
Вся троица покинула квартиру, пообещав, что скоро вернутся.
Не вернулись. То ли других забот было много, то ли самих посадили — тогда такое было не в диковинку. Как бы там ни было, Вальдман остался на свободе. Посадили его года через три — за растрату. Старые котовцы пустили шапку по кругу, набрали чуть ли не миллион и принесли в прокуратуру — выкупать Вальдмана: его любили. Разумеется, их погнали в шею…
Эту историю рассказали Каплеру ее участники, когда он собирал материал для фильма «Котовский».
Во время «Прогулок с Каплером» я узнал от него, что таких особых лагерей, как Минлаг, теперь уже несколько — и все на базе старых, обычных. Названия им дали не географические, а шифрованные — видимо, чтобы обмануть американскую разведку. Интлаг стал Минлагом (Минеральным лагерем), Воркутлаг — Речлагом… А были еще Морлаг, Озерлаг, Степлаг, Песчанлаг, Камышлаг и даже один с былинным названием Дубровлаг, в Мордовии, недалеко от станции Явас.
— Я вас! — смеялся Каплер. — Страшненькое название!
Но как раз этот Дубровлаг, по слухам, был помягче других: для слабосилки и инвалидов.
В наш Минлаг Каплер с Юликом прибыли одним этапом, но из разных мест: Алексей Яковлевич с Лубянки (это был его второй заход), а Юлий из Кировской области. Подробно про их встречу рассказал Юлик, когда мы наконец встретились.
В первый же день после приезда он обратил внимание на шустрого не очень молодого человека, который торопился сообщить всем минлаговским начальникам, что он кинорежиссер. Юлику он не понравился. А Юлик привлек его внимание — я думаю, своей молчаливостью, стеснительностью.
— Скажите, вы из Москвы?
— Да.
— Вы наверно были студентом? В каком институте?
