Религиозный фанатизм быстро заменился у него политическим. Кто-то рассказал ему об анархизме; он начал читать газеты и брошюры анархистов. Переведенная с испанского брошюра Малатесты «Среди крестьян» стала его евангелием, и он, подобно Казерио, распространял ее среди своих товарищей. Он стал отрицать церковь и с тех самых пор становится ревностным посетителем анархистских собраний. Здесь он знакомится с Палласом и вместе с ним занимается контрабандой соли. Оба фанатика понимают друг друга. К ним присоединяются и другие. Таким образом образуется группа террористов Бенвенуто Салуда. Паолино Паллас открывает динамитный поход, совершая покушение на жизнь генерала Мартинеса Кампоса. Приговоренный к расстрелу, он восклицает на месте казни: «Ужасно будет мщение!» Сантьяго считает себя призванным исполнить этот завет друга. «Однажды, – рассказывает его жена, – немного спустя после смерти Палласа, Сальвадор вернулся домой с двумя бомбами, завернутыми в платок, и положил их на комод. На другой день он положил их в горшок и запер в сундук. Вечером того же дня он спросил у меня франк, последние деньги в доме. Я дала ему. Вернулся он в полночь и, как в бреду, закричал: “Антония, мой долг исполнен! Паллас отомщен!”»
Повторение жизни Казерио: оба сначала религиозны, затем анархисты; оба необразованные крестьяне, ставшие преступниками из политического фанатизма.
Глава 8. Альтруизм
Для психиатра и для социалиста возникает при этом следующая проблема. Как у преступников, сумасшедших, нервнобольных или подверженных сильным страстям может быть такой альтруизм, не встречающийся среди обыкновенных смертных? В особенности как может он встречаться у сумасшедших и преступников, самых печальных эгоистов в мире?
Этот альтруизм – как это ни странно – характерная черта Вальяна, Анри, Казерио и даже многих других анархистов, значительно более преступных, чем Казерио. П. Дежарден отмечает у анархистов следующее свойство: «Среди анархистов встречаются и злодеи, но многие из них обладают добрым сердцем и становятся бунтовщиками именно по этой доброте. Я знал одного, ставшего анархистом после того, как он увидел, что хозяин сломал руку своему ученику». Элизе Реклю известен своей необычайной добротой. Всем известно, что Пини и Равашоль без всякого расчета отдавали награбленные деньги товарищам или для дела. Мне писали из Чикаго, что товарищи Списа чтили его, как святого, потому что он отдавал все, что имел; из заработанных им за неделю 19 франков 2 он отдает больному другу, он поддерживает человека, оскорбившего его; товарищи решили в конце концов, что в случае торжества анархистов Списа необходимо будет запереть, иначе своей чувствительностью он наделает вреда анархистской революции.
О жесточайшем анархисте Палла мне рассказывали следующее. Однажды он с товарищем был выброшен бурей на пустынный остров. Одно судно подошло к берегу, чтобы взять их с собой; товарищ Палла замешкался, и капитан в нетерпении отдал приказание отчаливать. Тогда Палла бросился в воду и заставил, таким путем, ждать до тех пор, пока друг его не пришел и оба не были спасены.
Дрюмон рассказывает следующее о Степняке: «Совершив свое преступление, он, пользуясь первым моментом замешательства, вскочил на тройку, в которой его поджидал друг, переодетый кучером; кучер, находя, разумеется, что времени терять нечего, гнал. Вдруг Степняк говорит: “Я слишком впечатлителен и не могу видеть, как ты мучаешь животное; если ты и дальше будешь так же обращаться с лошадью, я выскочу и сдамся”».
Амон, анализируя различные типы анархистов, пришел к заключению, что двигателем большинства является чрезмерный альтруизм, болезненная восприимчивость к горю других.
«Я спрашивал несчастных, окружавших меня в госпитале, и пришел в ужас: я понял необходимость солидарности и стал анархистом», – пишет он об одном из них.
«Почему я стал анархистом? – говорит другой. – Нужно было бы поискать причину этого среди холода, голода, усталости тысяч моих товарищей, которые напрасно ищут работы и которых хозяева отталкивают, говоря: “Вы еще недостаточно голодны”».
Мы видели, что Казерио рыдает над судьбой своих односельчан, терпящих нищету в Ломбардии. Лучше же всего альтруизм анархистов выражен во всех их речах, произнесенных до и после приговоров, речах, полных неподдельного фанатизма, который, конечно, не мог расположить ни судей, ни государство в их пользу. Это плод истинного энтузиазма, сказавшегося и в форме их речей, ибо фанатизм делает красноречивыми даже невежд. Вот речь Равашоля, убийцы и мошенника:
«Если я беру слово, то не ради собственного оправдания, потому что за мои преступления отвечает общество, толкающее людей на борьбу. Разве в наше время люди всех классов не жаждут, не скажу – смерти, это слово звучит неприятно, а несчастья других, если оно может послужить им на пользу?
Разве хозяин не желает гибели своего конкурента? И разве каждый коммерсант не желал бы быть единственным в своей отрасли? Разве, наконец, безработный, в надежде на освободившееся место, не ждет, чтобы хозяин по какому-нибудь поводу рассчитал своего работника?
Итак, в обществе, где происходят указанные явления, нечего удивляться поступкам, подобным моему, потому что такие поступки – лишь логическое следствие борьбы за существование, ради которой люди готовы на все средства. Каждый из нас одинок; будучи угнетен нуждой, он не хочет размышлять слишком долго; и я, голодая, не колеблясь пользовался теми средствами, которые были у меня под рукой, и даже рисковал жизнью.
Разве хозяин при расчете работника думает о том, что он может умереть с голоду? Разве думают о тех, у которых нет даже необходимого, все те, у кого есть излишек? Есть люди, помогающие другим, но они не в силах спасти погибающих от лишений всякого рода или кончающих самоубийством, чтобы не влачить более жалкого состояния и не страдать больше от голода без всякой надежды на улучшение.
Так поступила семья Гайем и госпожа Зубейм, убившая своих двух детей, чтобы не видеть их страданий, и так поступают многие женщины из боязни, что они не смогут прокормить своих детей. Они не колеблясь убивают плод своей любви, рискуя собственным здоровьем и жизнью.
И все это происходит во Франции, где все имеется в изобилии, где мясные лавки полны мяса, а булочные – хлеба, где магазины переполнены одеждой и обувью, где масса квартир. Как же согласиться, что все в этом обществе хорошо, когда очевидно как раз обратное?
Найдутся люди, которые пожалеют эти жертвы современного строя, но потом скажут: “Ведь не мы же виноваты в их несчастье, всякий помогает себе как может”. Но что делать тем, у кого нет необходимого, у которых нет работы, которым остается только умереть с голоду? Общество бросит на их трупы несколько слов сочувствия – тем все кончится. Я предоставил этот жребий другим и предпочел стать контрабандистом, фальшивомонетчиком, вором, убийцей. Я мог бы просить милостыню: но это пошло и заставляет человека опускаться; к тому же в ваших законах есть пункт, признающий нищету преступлением.
Если бы все нуждающиеся вместо того, чтобы терпеть, брали бы нужное им где придется, не стесняясь никакими средствами, сытая и благополучная часть общества скорее поняла бы, быть может, как опасно поддерживать современный социальный строй, где господствует тревога и жизнь каждый момент в опасности. Она скорее признала бы правоту анархистов, утверждающих, что водворение мира духовного и физического требует уничтожения причин, вызывающих преступления, а не истребления тех, кто, медленно умирая голодной смертью, предпочитает взять необходимое силой, даже рискуя для этого жизнью.
Вот почему я сделал то, в чем вы обвиняете меня. Это лишь следствие варварского состояния общества, увеличивающего суровостью своих законов число своих жертв. Эти законы карают следствия, но никогда не касаются причин.
Говорят, что нужно быть жестоким, чтобы убить человека. Но говорящие это забывают, что на подобные поступки решаются только ради спасения собственной жизни. И вы сами, господа присяжные, убежденные в необходимости моей смерти, вы, которые, разумеется, вынесете мне смертный приговор, ибо он удовлетворит вас, вы, которых приводит в содрогание пролитие крови, ведь вы, приговаривая меня к смерти, колеблетесь не больше, чем я! Разница только в том, что я рисковал своей жизнью, вы же не подвергаете себя никакой опасности.
Итак, милостивые государи, речь идет не о том, чтобы судить преступников, а чтобы устранить причины преступления. Создавая кодекс законов, законодатели забыли, что они направляют его не против причин преступления, а только против следствий, а так как причины продолжают существовать, то существуют и следствия. И преступники будут всегда; вы убьете одного, а завтра на его месте появятся десять.
Что же делать? Уничтожить нищету, этот зародыш преступления, удовлетворяя каждому его потребности. И как легко осуществить это! Достаточно основать общество на новых началах, где все было бы общим, где всякий имел бы работу по способностям, потребляя ровно столько, сколько ему необходимо.
