подарком, — с чувством заявил он, — ваше высочество, даете мне возможность привести в исполнение одно мое давнишнее желание. Дом мой уже много лет нуждается в капитальном ремонте. Теперь заодно я могу украсить и наружный фасад его скульптурными изображениями…
— Ваших воинских подвигов и трофеев?
— Да…
— Вот это я понимаю! Знаете ли, граф, в главной группе я поместила бы пленных турок в цепях. Как вы находите эту мысль?
— Прекрасная мысль, достойная вашего высочества.
— Вы одобряете? Как я рада! Но работа должна быть непременно художественная, и поручить ее можно только первоклассным скульпторам.
— Не иначе.
— Так от ста тысяч вам, пожалуй, ничего почти не останется?
— Не так-то много. Признаться, я наводил уже справки: с общим ремонтом все обойдется по меньшей мере тысяч в семьдесят.
Стоявшая позади Анны Леопольдовны Юлиана наклонилась к ее уху.
— Верно, верно, — тотчас согласилась с ней принцесса. — Уменьшить прописанную вам порцию — значило бы затянуть ваш кашель. Поэтому на починку и украшение вашего дома я пропишу еще отдельный рецепт на семьдесят тысяч. Напомни мне, пожалуйста, Юлиана.
Такая щедрость правительницы окончательно, казалось, покорила сердце старика-фельдмаршала.
Не забыла принцесса дополнительной милостью и его сына: чтобы ему, новому обер-гофмейстеру, быть всегда поблизости, она подарила тому в собственность казенный дом по соседству с Зимним дворцом. Чрезвычайно расчетливый вообще в государственных расходах, фельдмаршал на этот раз не возражал: ведь и сын его, как он сам, был одним из самых крепких столпов нового правительства.
Юлиану и Лили Анна Леопольдовна поздравила с их новыми званиями статс-фрейлины и гоффрейлины еще у себя до общего приема. Весть об этом разнеслась на приеме с быстротою молнии, и большинство поздравителей считало долгом после правительницы принести поздравления и ее двум любимым придворным дамам. Так, подошел к ним и молодой адъютант фельдмаршала, подполковник Манштейн. Сказав несколько обыкновенных любезностей Юлиане, он уступил место следующему поздравителю, а сам заговорил с Лили.
— Простите мое любопытство, баронесса, — приступил он прямо к занимавшему его, по-видимому, вопросу, — большую часть вашей недолгой еще жизни вы провели, как я слышал, в деревне?
"От кого он это слышал?" — мелькнуло в мыслях Лили, невольно покрасневшей при таком непосредственном обращении к ней блестящего гвардейца. Но, стараясь не показать своего замешательства, она отвечала с требуемой холодной корректностью:
— При дворе я уже целых полтора года, в деревне же прожила перед тем еще в десять раз дольше.
— О! В таком случае, жизнь ваша действительно очень уж долгая! — улыбнулся Манштейн, затем тихонько вздохнул. — Вашему покорному слуге не выпало такого счастья! Хотя я и лет на десять, на двенадцать вас старше, однако деревенским воздухом почти не дышал. Родился я здесь, в болотистом Петербурге. Покойный отец мой был генералом русской службы. Но так как сам он был родом из Пруссии, то послал меня воспитываться в берлинский кадетский корпус, из корпуса же я поступил прямо в прусское войско и дослужился до поручика, дослужился бы с Божьей помощью когда-нибудь и до генерала, не пригласи меня пять лет тому назад царица Анна на русскую службу. И здесь мне, должен сказать, повезло: в прошлом году наш славный фельдмаршал взял меня к себе в адъютанты, в нынешнем произвел в подполковники, а на днях я буду иметь честь представиться вам и в полковничьем мундире. Когда дадут мне полк, я могу обзавестись и собственной семьей… Смею ли я, баронесса, узнать ваше мнение, не проситься ли мне куда-нибудь подальше от двора-в деревенскую глушь?
— Мое мнение? — повторила, недоумевая, Лили и вдруг, сообразив, вся вспыхнула до корней волос.
— Вы, может быть, еще подумаете, — продолжал Манштейн. — Если позволите, я завтра зайду к вам за ответом?
Хотя это было сказано несколько пониженным голосом, но Юлиана расслышала последние слова и отвечала за Лили:
— Она, простите, еще не принимает визитов.
— У нас с баронессой Врангель был разговор о деревне, — нашелся Манштейн. — Ей так хотелось бы подышать опять чистым ароматом лугов и полей. Вот я желал бы доставить ей букет душистых цветов…
— Прибавьте уж на всякий случай и миртовую ветку!
— Что это вы вздумали, Юлиана?.. — пробормотала Лили.
Манштейн, казалось, лучше ее понял иронию статс-фрейлины.
— Так до завтра, баронесса Врангель, — проговорил он слегка дрогнувшим голосом и, отдав обеим фрейлинам формальный поклон, отошел в сторону.
"Не ревнует ли она уже его ко мне?" — подумала Лили.
Она не могла дождаться, когда кончится церемония официального приема, и воспользовалась первым случаем, чтобы уйти к себе. Но тут, в коридоре, перед дверью в свою комнату, она застала своего молочного брата.
— А, Гриша! Хотел показаться мне уже без бороды?
— Бояться мне теперь, точно, уже некого, — отвечал Самсонов каким-то загадочным тоном. — Но я к вам, Лизавета Романовна, не затем…
— А за чем же?-
— Меня посылают курьером в Новгородскую губернию за Михайлой Ларионычем Воронцовым. Его возвращают ко двору цесаревны…
— Да? Как графиня Анна Карловна-то будет довольна!
— Приятелька ваша по суженому своему, верно, крепко стосковалась. Так вот я и думал, не будет ли от нее к нему поклона? Вы дозволите мне от вашего имени зайти к ней?
— Ну, конечно. Я напишу ей сейчас об этом пару строк.
Уйдя к себе, Лили через пять минут возвратилась к Самсонову с запиской.
— Вот, Гриша, отдай ей в собственные руки.
— Слушаю-с. А засим, Елизавета Романовна, позвольте пожелать вам здоровья и всякого счастья…
Голос его упал, и лицо приняло такое грустное, ожесточенное выражение, что Лили не на шутку всполошилась.
— Что это значит, Гриша? Ты точно навеки со мною прощаешься?
— Может, и навеки… Премилостивый Господь не оставь вас!..
— Нет, право, Гриша, что это с тобой? Ты разве не вернешься уже с Воронцовым в Петербург?
— На день-другой вернусь…
— А там опять в свою милую Лифляндию? — досказала Лили с невольной уже горечью.
— Да куда же больше? Здесь у Минихов и без меня сколько лишних ртов: семеро одну соломинку несут. В деревне же я сам себе голова, а тужить обо мне здесь некому, ни одна душа слезинки не прольет.
— Ты думаешь?.. Может, я буду скучать по тебе.
— Ах, Лизавета Романовна! Вы-то забудете про меня еще раньше всех.
— Плакать по тебе я, понятно, не стану, вот еще! Но почему мне забыть тебя раньше других?
— Да как же: за таким мужем, ясным соколом…
— Что? Что такое? — прервала его Лили. — Ты, Гриша, кажется, бредишь! Кто этот ясный сокол?
— Знамо, что фельдмаршалский адъютант Манштейн: и умен, и пригож.
Лили в сердцах даже ногой топнула.
— Опять этот Манштейн! Ты-то с чего
