Его тестикулы исчезли.
Глава 40
Некоторое время Журард Селган молчал. Конечно, то, что Понтер ему сейчас рассказал, было абсолютно конфиденциально. Разговоры скульптора личности с его пациентом специальным образом кодируются. Селган даже и подумать не мог о том, чтобы пересказать кому-то то, что узнал от пациента, и никто не мог открыть архив алиби его или его пациента за период, помеченный как время терапевтического сеанса.
— Мы не берём правосудие в собственные руки, — сказал Селган.
Понтер кивнул.
— Как я сказал в самом начале, я не горжусь тем, что совершил.
— Вы также сказали, — мягко напомнил Селган, — что совершили бы это снова, если бы пришлось.
— То, что он делал, было плохо, — сказал Понтер. — Гораздо хуже того, что я сделал с ним. — Он развёл руками, словно ища способа оправдать своё поведение. — Он насиловал женщин и собирался делать это и дальше. Но я положил этому конец. Не только потому, что он теперь знал, что я могу опознать его по запаху, а по той же причине, по которой мы всегда стерилизуем наших склонных к насилию самцов именно таким образом. Ведь мы не только предотвращаем распространение их генов. Путём удаления тестикул мы радикально снижаем уровень тестостерона, купируя их агрессивность.
— И вы решили, что если этого не сделаете вы, то не сделает никто? — сказал Селган.
— Именно! Ему бы всё сошло с рук! Мэре Воган считала, что имеет преимущество, что насильник не знал, с кем связывается, нападая на профессора генетики. Но она ошибалась. Он знал совершенно точно, с кем имеет дело. И он знал, что нужно сделать, чтобы его никогда не смогли осудить за это преступление.
— Так же, — тихо сказал Селган, — как вы знали, что вас никогда не осудят за его кастрацию.
Понтер ничего не ответил.
— Мэре знает об этом? Вы ей рассказали?
Понтер покачал головой.
— Почему нет?
— Почему нет? — повторил Понтер, удивлённый вопросом. — Почему нет? Я совершил преступление — тяжкое преступление. Я не хотел вовлекать в него её; я не хочу, чтобы она была хоть как-то в этом замешана.
— И всё?
Понтер молча рассматривал рисунок древесных волокон, охватывающий весь периметр комнаты.
— Это всё? — не отступал Селган.
— Конечно, я не хотел ронять себя в её глазах, — сказал Понтер…
— На самом деле это могло возвысить вас в её глазах, — сказал Селган. — В конце концов, вы пошли на это ради неё, чтобы защитить её и других, подобных ей.
Но Понтер замотал головой.
— Нет. Нет, она рассердилась бы на меня. Разочаровалась бы во мне.
— Почему?
— Она христианка, — ответил он. — Философ, учению которого она следует, утверждал, что прощение — это величайшая из всех добродетелей.
Бровь Селгана влезла на надбровный валик.
— Некоторые вещи очень трудно простить.
— Думаете, я этого не знаю? — рявкнул Понтер.
— Я не имел в виду не то, что сделали вы, а то, что он — тот мужчина-глексен — сделал с Мэре.
Понтер сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться.
— Этот… Раскин — единственный, кого вы кастрировали?
Взгляд Понтера метнулся к Селгану.
— Разумеется!
— Ага, — сказал Селган. — Просто я…
— Что?
Селган проигнорировал вопрос.
— Вы рассказывали об этом кому-нибудь ещё?
— Нет.
— Даже Адекору?
— Даже Адекору.
— Но ведь ему вы без сомнения можете доверять, — сказал Селган.
— Да, но…
— Вот видите, — сказал Селган, когда Понтер замолчал, не закончив фразы. — В нашем мире мы не просто стерилизуем совершивших насильственные преступления, не так ли?
— Ну… нет. Мы…
— Да? — сказал Селган.
— Мы стерилизуем преступника и всех, у кого хотя бы половина общих с ним генов.
— И кого же именно?
— Братьев. Сестёр. Родителей.
— Да. Кого ещё?
— И… ещё однояйцевых близнецов. Именно поэтому говорится про по крайней мере половину; у однояйцевых близнецов совпадает сто процентов ДНК.
— Да-да, но вы забыли про ещё одну группу.
— Братья. Сёстры. Мать преступника. Отец преступника.
— И…?
— Я не понимаю, что вы… — Понтер замолк. — О, — тихо сказал он. Он снова посмотрел на Селгана, потом опустил взгляд. — Дети. Потомки.
— У вас есть дети, не так ли?
— Двое дочерей, Жасмель Кет и Мега Бек.
— Так что если кто-то узнает о вашем преступлении и каким-либо образом разгласит его, и суд прикажет вскрыть ваш архив алиби, наказание понесёте не только вы. Ваших дочерей стерилизуют вместе с вами.
Понтер закрыл глаза.
— Это так? — сказал Селган.
— Да. — Голос Понтера был едва слышен.
— Ранее я спросил, стерилизовали ли вы ещё кого-нибудь в другом мире, и вы накричали на меня.
Понтер молчал.
— Вы понимаете, что вас рассердило?
Понтер вдохнул и медленно, судорожно выдохнул.
— Я стерилизовал только самого преступника, но не его родственников. Видите ли, я не слишком задумывался о… о справедливости того, что мы стерилизуем невиновных ради улучшения генофонда. Но… но я с помощью Хак и правда пытался изучать эту глексенскую Библию. В её самой первой истории всё потомство изначальных двух людей было проклято за то, что эти двое людей совершили преступление. И это показалось мне таким неправильным, таким несправедливым.
— Так что как бы вы ни хотели очистить глексенский генофонд от скверны Раскина, вы не смогли заставить себя отыскать его ближайших родственников, — сказал Селган. — Потому что, сделай вы это, вы бы согласились, что ваши близкие — двое ваших дочерей — заслуживают наказания за преступления, которые вы совершили.
— Они невиновны, — сказал Понтер. — Независимо от того, насколько тяжкие преступления совершил я, они не должны из-за этого страдать.
— И всё же они пострадают, если вы раскроете себя и признаетесь в содеянном.
Понтер кивнул.
— И что же вы намерены делать?
Понтер пожал своими массивными плечами.
— Хранить эту тайну до тех пор, пока я не умру.
— А потом?
— Я… простите?
— После того, как вы умрёте — что будет потом?
— Потом… потом ничего.
— Вы в этом уверены?
— Конечно. То есть, да, я читал Библию, и я знаю, что Мэре психически здорова и умна и не подвержена галлюцинациям, но…
— И у вас нет ни малейшего сомнения в том, что она ошибается? Вы убеждены в том, что после смерти ничего нет?
— Ну…
— Да?
— Нет. Забудьте.
Селган нахмурился, но решил, что развивать эту тему пока рано.
— Вы не задумывались о том, почему Мэре заинтересовалась вами?
Понтер смотрел в сторону.
— Я слышал, как ранее вы говорили о том, что глексены — тоже люди. Однако всё же у вас с ней меньше общего, чем с любым другим мужчиной, с которым она до тех пор была знакома.
— Физически — возможно, — сказал Понтер. — Но ментально, эмоционально мы очень похожи.
— И всё же, — сказал Селган, — поскольку Мэре пострадала от самца своего собственного вида, она могла…
— Думаете, мне это не приходило в голову? — перебил его Понтер.
— Скажите об этом вслух, Понтер. Выпустите наружу.
Понтер фыркнул.
— Я мог заинтересовать её именно потому, что в её глазах я был не человек — не один из тех, кто сделал ей больно.
Селган помолчал несколько тактов.
— Над этой мыслью стоит поразмышлять.
— Это неважно, — сказал Понтер. — Теперь это ничего уже не значит. Я люблю её. И она любит меня. Ничто не имеет значения, кроме этого простого факта.
— Очень хорошо, — сказал Селган. — Очень хорошо. — Он снова сделал паузу, а потом постарался, чтобы его голос звучал отстранённо, будто мысль только что пришла ему в голову, и он не выжидал подходящего момента, чтобы её озвучить. — А кстати, вы не думали о том, что вас к ней привлекло?
