на него, потому что ожидаю, что это Александр, звонящий в миллиардный раз. Но потом, поскольку я, видимо, мазохистка, я приподнимаюсь на локте и смотрю на экран, чтобы увидеть там его дурацкое имя.
Это не он.
На экране высвечивается надпись «Huntingswell U: Офис администрации» светятся на моем экране.
Сердце подпрыгивает в горле, и я с трудом поднимаю трубку и отвечаю.
— Алло? — Говорю я.
— Мисс Кэмпбелл, — говорит женщина с другого конца линии. — Я прошу прощения за то, что звоню вам за день до Нового года, но, боюсь, нам нужно, чтобы вы пришли в офис администрации. Как вы знаете, в начале этой недели произошла небольшая путаница с вашей стипендией.
Я чуть не фыркнула. Путаница, черт возьми. Больше похоже на то, что Засранец Номер Один заставил университет лишить меня стипендии, а потом передумал.
— Мы снова возобновили вашу стипендию, — продолжает она. — Теперь нам нужно, чтобы вы пришли и подписали документы. Еще раз прошу прощения за беспокойство.
— Не беспокойтесь, — умудряюсь выдавить я, ведь она действительно не виновата в том, что Александр вел себя как осел. — Когда мне подойти?
— Прямо сейчас, если сможете.
— Конечно.
— Спасибо. Скоро увидимся.
Закончив разговор, я делаю длинный выдох и провожу рукой по грязным и беспорядочным волосам. Я опускаю взгляд на свое тело. Черт. Мне действительно нужен душ.
Выдохнув еще один вздох, я впервые за два дня встаю с кровати и направляюсь в душ.
42
АЛЕКСАНДР
Сердце замирает, когда я вижу ее за углом. Мне требуется все мое самообладание, чтобы остаться на месте и стоять в тени, чтобы она меня не увидела. Я скольжу внимательным взглядом по ее телу, проверяя, нет ли признаков боли.
Она идет, как всегда. С прямым позвоночником и высоко поднятой головой. От этого тоска ударяет мне прямо в грудь. За ней сразу же следует сожаление. Я не могу поверить, что позволил себе разрушить лучшее, что когда-либо случалось со мной.
И все из-за собственной неуверенности.
Оливия поднимает воротник пальто и засовывает руки в карманы, пока холодный зимний ветер проносится по улице, заставляя снег на земле взвихриваться маленькими белыми облачками. Я жду, пока она почти дойдет до меня, и выхожу из тени на улицу так, чтобы оказаться прямо на ее пути.
Ее взгляд устремляется прямо на меня, и мое сердце замирает от ярости в ее глазах.
— Нет, — рычит она, и это слово больше похоже на приказ, чем на протест. — Я не хочу с тобой разговаривать. Мне нужно в администрацию.
Не сводя с нее взгляда, я решительно встаю на ее пути.
— Нет, хочешь.
— Нет, не хочу. Потому что какой-то гребаный мудак решил лишить меня стипендии, прежде чем выяснил, что я все это время говорила правду. Так что теперь мне нужно идти туда и снова подписывать бумаги, чтобы я могла продолжить свое образование здесь.
— Нет, не нужно.
Она открывает рот, чтобы, без сомнения, выплюнуть очередную гневную отповедь, но слова не выходят. Я почти слышу, как в ее голове вращаются шестеренки.
Затем в ее глазах появляется понимание.
— Ты заставил их позвонить мне. Чтобы выманить меня сюда.
Это больше похоже на обвинение, чем на вопрос, но я все равно отвечаю.
— Да.
Ее руки взлетают вверх, и она сильно толкает меня в грудь.
— Ты, блядь, сумасшедший!
Я обхватываю ее запястья руками, прижимая их к своей груди. Она пытается выдернуть их обратно, но ее сила не сравнится с моей, поэтому она довольствуется злобным взглядом.
— Мне нужно было поговорить с тобой. — Я бросаю на нее укоризненный взгляд. — Но ты очень сопротивлялась, а я не терпеливый человек.
— И ты решил обмануть меня?
— Да. А теперь пойдем со мной. Я хочу тебе кое-что показать.
Она снова бесполезно сопротивляется моей хватке на ее запястьях.
— Я никуда с тобой не пойду, чертов ублюдок!
Огонь обжигает меня, и я вдруг не могу решить, хочу ли я прижаться губами к ее наглому рту и целовать ее, задыхаясь, или же перегнуть ее через стол и отшлепать за наглость.
— Ты можешь либо добровольно дойти до места назначения, — процедил я мрачным голосом. — Или, клянусь всеми богами всех религий, я надену на тебя наручники и понесу тебя туда, перекинув через плечо. Выбирай.
— Ебаный ад, — рычит она. Выдохнув с раздражением, она качает головой. — Ладно. Я пойду туда пешком.
— Хорошая девочка.
Я не упускаю из виду, что ее глаза на мгновение закрываются. Но она быстро подавляет этот порыв и вместо этого натягивает на лицо маску холодной ярости.
Мы молча идем по заснеженным улицам. Люди смотрят на нас, когда мы проходим мимо, но никто не осмеливается ничего сказать.
Благодаря усилиям моего отца пресса уже выпустила несколько статей, исправляющих их ошибку и приносящих извинения за то, что они поверили в историю брошенной женщины, которая явно жаждала мести. Половина из этого — правда, так что все, кажется, смирились. Но люди по-прежнему не знают, как вести себя со мной. А может, они смотрят на темно-фиолетовые синяки на щеке Оливии. Я не знаю точно. Но я бросаю смертельные взгляды на людей, чьи глаза задерживаются на ней слишком долго, и они тут же отводят взгляд.
Когда мы доходим до красивого дома из белого мрамора, я останавливаюсь. Оливия тоже останавливается. Скрестив руки на груди, она выжидающе поднимает брови, но в ее красивых чертах все еще мелькает раздражение.
— Ну что? — Требует она.
— Вот что. — Я киваю в сторону здания. — Этот дом.
— А что с ним?
— Я купил его для тебя.
В ее глазах плещется шок.
— Ты что?
— Я купил его для тебя, — повторяю я. — Я не хочу, чтобы ты была вынуждена жить в этой дрянной комнате в общежитии. Но я знаю, что ты, возможно, тоже не захочешь жить со мной, поэтому я купил тебе этот дом. Только для тебя. Без всяких условий. Клянусь.
Шок заливает ее лицо. За ним сразу же следует ярость. Жгучая, яростная ярость.
— Когда ты уже вдолбишь это в свой толстый гребаный череп? — Кричит она на меня, тыча рукой в сторону дома. — Мне не нужны твои гребаные деньги!
Отчаяние захлестывает меня.
Я не знаю, как с этим справиться. Как справиться с ней. Я никогда не встречал никого, кто бы не хотел чего-то от меня. Кому не нужны были бы мои деньги, мои подарки и мои услуги. И меня ошеломляет, что я наконец-то понял, без малейших сомнений, что Оливия никогда
