Сторонники же поволжской точки зрения отстаивают то положение, что длинная цепь поселений, тянувшихся беспрерывно в излучине среднего течения Волги на протяжении более ста километров – это и есть остатки древней Москвы, ибо только великая столица может быть таких размеров. Вытянутость вдоль береговой черты объясняется значением Москвы как порта пяти морей и огромной торговой базы. А многочисленные развалины промышленных, металлургических и машиностроительных предприятий подтверждают мощь и вес стольного града. Беспорядочные воинские захоронения свидетельствуют о кровопролитных битвах. Таблички же «Сталинград» означают именно «императорский город», что и соответствует столичному статусу. Им возражают, что…
§ 52. И поныне эта поэтическая легенда о великом и сказочном городе, о миллионах его жителей, многочисленных театрах, цирках и университетах, двадцатиэтажных домах и широких улицах, тесных от тысяч механических средств передвижения, сияет яркой страницей в золотой книге загадок истории, которая…
Фарес
Вечер в Валгалле
1.
Чернышевский. Что делать?.. (Зажигает свечу.) Что делать… (Садится, пишет.) Что делать. (Рвет написанное, хватается за голову, раскачивается.) Что делать!
Герцен (бьет в колокол). Бумм!
Чернышевский. Что ты звонишь? Что ты звонишь?
Герцен. Зову живых.
Чернышевский. Куда?
Герцен (растерянно). Ну… Вперед.
Чернышевский. А где – перед?
Герцен. Ну… там. Вверху.
Чернышевский. Что – вверху? Что – вверху? Ты что думаешь – там все лучшее; такие воплощения гуманитарной мечты, типа солнца прогресса, да? Там, вверху – о-о-о-о!..
Герцен. Нигилист. Пессимист. Социалист. А ты что – туда уже лазил? (Принюхивается.) О господи боже мой, там что, вот так пахнет?..
Чернышевский. Ты вот что: унес ноги, свалил в Англию, захапал денег, так сиди уж тихо.
Герцен (жалуется). Декабристы разбудили.
Чернышевский. Снотворное пить надо, а не шампанское!
Герцен. Ну… все же – молодые штурманы будущей бури.
Чернышевский. Штурманы. Иваны Сусанины. А по сусалам! Страшно? Страшно далеки они от народа!
Герцен. Кто виноват? Бумм! (Бьет в колокол, колокол падает.) Кто виноват? Бедная Россия, и повесить-то в ней толком не умеют.
2.
Мать (пьет чай. Разворачивает письмо). Володя. Брата Сашу повесили.
Ленин. Вот так люди просто сидят и пьют чай – а в это время рушится их счастье и складываются их судьбы. (Отодвигает стакан. Встает. Обнимает Мать.) Хочется всех гладить по головке. А гладить нельзя. (Расхаживает, сопровождая слова шагами): Шаг вперед – два назад… Шаг вперед – два назад… И побольше расстреливать! Есть такая партия. (Устанавливает дорожный указатель.) Мы пойдем другим путем! (Уходит.)
Александр (входя и глядя ему вслед, качает головой). Хм… Откуда во мне эта странная симпатия к царю Ироду?..
Мать. Саша, зачем ты пошел по этой дорожке…
Александр. По этой? Ты на ту посмотри. Даже в сказках – все настоящие-то хлопоты от младшеньких братьев.
Мать. Мужайся, Саша…
Александр. Мужаюсь, мама. (Хохочет, утирая слезы.) Вырожденцы… не того повесили!
Мать. Мужайся, Саша.
Александр. Мужаюсь, мама.
3.
Комиссар. А между прочим, если переодеться, хрен нас кто различит.
Поручик. «Принц и нищий», что ли?
Комиссар. Но-но, «принц»! Мир хижинам, война дворцам!
Поручик. Да. Мечта питекантропа – каждому по отдельной хижине, а дворцы пожечь, чтобы – не хрен. И все-таки зря…
Комиссар. Почему же зря?
Поручик (закуривая папироску). Зря мы вас не всех перевешали. Веришь ли – уже веревок не хватало.
Комиссар (скручивая самокрутку). Да не то зря. А то зря, что мы вас расстреливали-расстреливали, и вот, ты понимаешь, все равно не всех расстреляли.
Поручик. Нет в жизни счастья. Выпей за светлую жизнь, товарищ.
Комиссар. В смысле – за свет в конце тоннеля? Только бы не встречный паровоз. Выпей и ты за Россию, ваше благородие (чокаются фляжками).
Поручик. Боже мой, боже мой…
Комиссар. Твою мать, вспомнишь – вздрогнешь…
Поручик. А, уже можно расслабиться. Время идет – и все равно в этой стране всегда что-то не так…
Комиссар. Что-то? Что-то… Все, все тут всегда не так!.. Народ забитый, хозяйство отсталое, климат холодный, пространства огромные… и взгляды ведь – или кулацкие, или дурацкие! Аж маузер опускается и водка не берет.
Поручик. Хм. Водка. Тут кокаин не помогает. Нюхнешь – все фигня, и не нюхнешь – все фигня.
Комиссар. Всё бы хрен с ним, одно обидно. В основе была мечта хорошая и мысль правильная.
Поручик. Ага. А помойка получалась сама собой. Гадская жизнь хорошим намерениям не хотела соответствовать, точно?
4.
Александр. Вовка, сука, ты что натворил?!
Ленин. Не понял, Саша.
Александр. Чего ты не понял, лысое ублюдище? Ты чего вообще наделал?! Ты чего наворотил? Боже, за что же мне видеть такие страшные сны. Ужас, бред, кошмар, кто тебя просил, скотина.
Ленин. Саша, успокойся. Во-первых, ты можешь теперь спокойно спать…
Александр. Я? Спать? Спокойно?! Да я верчусь в гробу пропеллером от твоих подвигов!
Ленин. Во-вторых, хватит меня воспитывать. Всегда ты был чем-то недоволен. Ну вот с чего, с чего ты завертелся?
Александр. На кой черт ты разогнал Учредительное собрание и расстрелял демонстрацию?
Ленин. Не помню. Погоди. Мешали, это факт! Сашка, они все болтуны, эти либералы, они заболтают любое дело! А нам власть спасать надо было. Нельзя их жалеть – если б они чего-нибудь стоили, фигушки дали бы разогнать себя. Сами бы всех расстреляли.
Александр. Вова. Вот ты политиком стал. Прославился. А ведь у тебя психология пулеметчика.
Ленин. А у тебя, Сашенька, психология овцы. Ты дал себя повесить! Думаешь, я не плакал?.. А я царя казнил, и создал в стране другое государство!
Александр. За государство ты еще ответишь. А с мизераблем этим – черт с ним, он уже все равно ничего не значил. Детишек-то зачем перестреляли.
Ленин. Ах! Ах! Какая чувствительность! А вот освободил бы их Колчак, собрал бы вокруг них всех монархистов! Не изображай из себя девственницу-курсистку. А когда Халтурин целый зал во дворце грохнул – много он о детишках заботился? Кстати, ты не знаешь, какие идиоты могли доверить акцию человеку с фамилией Халтурин?
Александр. Ну… это такая национальная традиция.
Ленин. Страна Халтуриных! Как же – он столяр, пролетарий, понимаешь. Папа Карло решил взорвать Буратино с его театром. А когда Девятого Января расстреляли рабочую демонстрацию на Дворцовой – там детишки не погибли? Нет, ты мне скажи – зачем эта сволочь расстреливала детишек на Дворцовой? Думал, что все ему с рук сойдет? Революция – дело жестокое ну необходимо было династию уничтожить, и все тут. А войну на черта он начал? Чего ему не хватало, чего не сиделось? Проливы захотел, Болгарию захотел, Балканы захотел? Что у тебя за странная логика: он убил миллионы мужиков – и добрый, а мы убили его поганую семейку – и злые. А счастье человечества для тебя ничего больше не значит?
Александр. Где обещанное счастье?! Ладно царь – ты что со страной сделал?
Ленин. Саша, а чего я сделал?
Александр. Ах, чего он сделал?! А ты сам не видишь, ты посмотри!
Ленин. Я умер. Мы бы знаешь как все хорошо сделали. Это же не народ, это же какие-то сиволапые головотяпы. Я с партией-то собственной, и то замучился воевать. У меня правильно все было намечено. И цель правильная, и средства эффективные, и власть удержали, и кадры воспитали – и это все, Сашенька, заметь, одной половиной мозга. Я что, виноват, что у меня была одна половина мозга? Если бы у меня были две половины – мы бы вообще коммунизм построили на всей Земле. А Николашку я должен был убить на твоей могиле – но ты уж прости, отомстил как умел.
Царь. Скотина вы после этого, господин Ульянов.
Ленин. Я – скотина?!
Царь. А кто же, я, что ли? Я, по крайней мере, мученик. И морально безупречный человек. Честный, добрый и благородный. А вы предатель и германский шпион!
Ленин. Я – германский шпион?! Ах ты… самодержец… тебе знаешь что только самодержать? Сказал бы я… Да ты вообще сам немец!
Царь. Я-а немец?!
