— Все будет хорошо.
Я уже упоминала, что, когда они говорят вместе, то разделяют тона и фонемы, создавая стереоэффект, из-за которого кажется, будто их голос звучит из неопределенной пустоты между ними.
А когда они настолько близко ко мне, как сейчас, та неопределенная пустота, которую заполняет их голос, оказывается внутри меня.
Прошлыми ночами мне это нравилось.
На следующее утро нас разбудил не только будильник, но и вызов на совещание по поводу каких-то таинственных новых обстоятельств, прозвучавший зловеще.
Торопливо одевшись, мы все же явились в зал суда последними. Мы с Бенгид сыграли главные роли в небольшой мелодраме, отказавшись встретиться взглядами. Легкая оттепель в наших многолетних отношениях сменилась открытой раной, чего никто из нас не хотел признавать перед лицом полудюжины юристов-функционеров, составлявших ее команду, и уж точно перед Осцином и Скай.
Порриньяры ощутили неладное. Будучи моими помощниками, они знали, что я не обязана немедленно делиться с ними профессиональной информацией, но скрыть от них личную тайну было невозможно.
— Похоже, мы приблизились к финалу, — сообщила Бенгид. — Со мной говорил кое-кто из очень больших верхов. Не могу сказать, насколько больших, но они считают себя достаточно важными персонами, чтобы закрыть следствие по уголовному преступлению ради продолжения чьего-то карманного проекта.
На мой взгляд, румяный ассистент, задавший следующий вопрос, выглядел настолько юным, что его можно было спутать с зиготой:
— И они закроют?
— Вполне возможно, — подтвердила Бенгид.
— Но это же нелепость!
— Спорить не стану, но за ними стоят некие крупные фигуры. Эти люди хотят, чтобы Гарримана и Дияменов освободили под их надзор — ради продолжения работы, прерванной убийством аль-Афига. Полагаю, если такое произойдет, то это будет приравнено к фактической амнистии. Конечно, заявление возмутительное, но они подкрепили его таким потоком трепотни о национальных интересах, что меня затошнило. На нашей стороне лишь несколько старомодных господ, считающих, что убийство — это преступление, и понимающих, что в данном случае логично потратить еще несколько дней для формулирования должного обвинительного заключения, которое не сведет факты до уровня юридической пародии. Не могу утверждать, что высокие персоны приказали мне замять убийство аль-Афига, но они вполне определенно заявили, что если я не сформулирую обвинение таким образом, чтобы оно учитывало особую природу наших обвиняемых, то все мои действия будут подвергнуты нелицеприятному разбору, а убийца — убийцы, если хотите, — будет, скорее всего, освобожден под их гарантию.
— Получается, что они действительно могут выкрутиться, — изумилась зигота.
Взгляду Бенгид позавидовала бы мифическая горгона.
— Да, Маркус, нам грозит такой исход. И не исключено, что наш преступник рассчитывал на подобный вариант.
— Что будем делать?
— Если мы не сможем создать непоколебимый прецедент, учитывающий все проблемы идентичности и при этом не оставляющий сомнений, что мы обвиняем этих троих — или одного, считайте, как хотите, — в справедливой пропорции, однозначно указывающей, что каждая из компонентных личностей получила именно ту долю обвинения, какую заслуживает, то все, что мы сделаем, развеется облачком дыма в результате действий тех, кто заинтересован в сокрытии преступления.
Еще одна из команды Бенгид, на этот раз молодая рыжая женщина, подняла дрожащую руку:
— Сколько времени у нас есть?
— До конца дня, чтобы заявить о наших намерениях, и до конца завтрашнего дня, чтобы представить обвинения.
Слова Бенгид породили взрыв смятения и гнева. Кто-то сказал, что Новый Лондон переписывает конституцию. Ему ответили, что он наивен, если верит в конституцию. Десяток других голосов лишь выразили протест, что «они» не могут так поступить, — слабое возражение в подобной ситуации, поскольку «они» явно могли это сделать.
Бенгид велела всем замолчать, подняв руку:
— Я знаю, что от этого дурно попахивает. Но если никто не придумает ответ в ближайшие восемь часов, нам придется сдать сырое дело и лишь смотреть издалека, как оно развалится при первом же сильном ветре из Нового Лондона. Мне нужно озарение. Идите и думайте.
Ее сотрудники разошлись, негромко переговариваясь. Однажды я работала с прокурором такого же высокого ранга, как Бенгид, и точно знала их мысли: они мрачно проклинают день, когда ввязались в эту историю. Чем бы они потом ни занимались, унизительное поражение в деле, которое со временем будет рассматриваться как простое расследование, останется несмываемым пятном на профессиональной биографии. И если не погубит карьеру, то как минимум замедлит восхождение по служебной лестнице.
Бенгид как главный обвинитель теряла много больше. Она словно постарела лет на десять.
— Они могли такое спланировать? — спросила она, не глядя мне в глаза.
— Не исключено, — ответили Порриньяры. — Улучшенные способности к расчетам означают улучшенный обсчет переменных величин. Попробуйте как-нибудь обыграть меня в шахматы.
Бенгид криво усмехнулась:
— Я так и не научилась этой игре.
Мне надоело ждать, пока она посмотрит на меня:
— Настало время сказать правду, Лайра.
— О какой правде ты говоришь?
— Это произошло не сегодня и не грянуло громом с ясного неба, и ты запросила меня не для того, чтобы прояснить какое-то мелкое юридическое противоречие. Правда в том, что на тебя с самого начала давили, требуя отказаться от этого дела. А меня ты вызвала потому, что другие варианты не сработали и иного выбора у тебя не осталось. И теперь суть не в том, чтобы найти наилучшее юридическое решение, а в том, чтобы не проиграть. Я права?
Бенгид нервно дернулась:
— Знаешь, оба варианта нельзя считать совершенно несовместимыми. — Потом она взглянула на меня снизу вверх, полуприкрыв ресницы в усталом согласии. — Но ты права. У тебя здесь нет официального статуса, Андреа. Если у тебя нет идей, то совершенно незачем глотать эту ядовитую пилюлю. Ты можешь улететь прямо сейчас, если хочешь.
— Иди к черту, — огрызнулась я. — Чтобы просто наказать тебя за такую подставу, я собираюсь еще раз допросить обвиняемого и решить твою мелкую дурацкую проблему за рекордное время у тебя на глазах.
Лайра уставилась на меня. Моргнула. Перевела взгляд на Порриньяров, на меня… и отчаяние на ее лице просто растаяло, как черное грозовое облако, пронзенное солнечным лучом. Уголки ее губ дрогнули:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
