1874 году. Придут сотни тысяч народа и будут приступом брать двери. Навряд ли кто еще из наших художников имел когда-либо такую громадную, истинно национальную популярность. И сомнительно, чтобы Вы не то что ее теперь не поддержали, а чтоб Вы ее не увеличили еще ныне на 100 процентов…»
«Поживем — увидим! — подумал Верещагин. — Однако и я верю в свои силы. Там, где к картинам недостает этюдов и рисунков, буду полагаться на свои впечатления, на свою память…»
Верещагин свернул письмо и бережно спрятал в шкатулку, в особую объемистую пачку стасовских писем, перевязанных красной шелковой лентой… Весна, лето и сухая солнечная осень прошли в напряженной работе. По своему обыкновению, художник уединялся в мастерской. Единственной его советчицей была Елизавета Кондратьевна, но и та, зная горячий и крутой нрав своего супруга, высказывала ему замечания в крайне осторожной форме. Впрочем, иногда Верещагин допускал исключение для тех посетителей, мнение которых было ему интересно и дорого. В ту пору он познакомился с Тургеневым, находившимся в Париже. Как-то, за два-три месяца до русско-турецкой войны, Владимир Васильевич Стасов прочитал в «Вестнике Европы» роман Тургенева «Новь» и тотчас же в раздражении написал Верещагину в Париж:
«Роман Тургенева «Новь» — старческий лепет. Все либо плоско, либо фальшиво. Всего лучше еще пейзажики и амурности. Но, разумеется, большинство барынь тает и млеет, как от всякого романа. Ведь Тургенев не более, как автор романсов и акварелист. Я это ему самому говаривал не раз в глаза».
Верещагина удивила такая характеристика, тем более что от Стасова слышал он прежде совсем другие отзывы о Тургеневе. Не зная истинных причин обострения отношений между Тургеневым и Стасовым и еще не читая романа «Новь», Верещагин тогда же ответил Стасову: «Я считаю Тургенева более чем автором романсов и акварелей…»
Потом, как выяснилось, причиной раздражения Стасова было то, что Тургенев в романе «Новь» в образе Скоропихина карикатурно изобразил Стасова. Впоследствии поступок Тургенева вызвал возражения со стороны Верещагина, но это не помешало ему остаться в близких, дружеских отношениях с замечательным писателем.
Елизавете Кондратьевне Верещагин часто советовал читать и перечитывать Тургенева:
— Вот у кого ты можешь по-настоящему почувствовать русский язык. Да и типы в его произведениях созданы изумительно: все у него — умные и глупые, подлецы и порядочные люди, отцы и дети — все живые, настоящие, правдивые…
Знакомство Верещагина с Тургеневым произошло в Париже, после возвращения с Балкан. Проживавший в Париже художник Алексей Петрович Боголюбов как-то, придя в мастерскую к Верещагину, сказал:
— С вами желает познакомиться Тургенев.
— Очень рад! Пусть приезжает в любое время.
Тургенев появился у Верещагина неожиданно, не известив его о времени приезда. Познакомившись с художником, он принялся рассматривать этюды и картины. Незаконченное полотно «Перевозка раненых» особенно понравилось писателю. Тургенев разглядывал каждого изображенного на нем солдата и говорил:
— Хорошо! Да я их где-то встречал… они не выдуманные — настоящие! Этот вот — вышагивает рядом с повозкой, опираясь на ружье, — Никифоров из Тамбова, а этот, что повернулся к нам боком, сидит в телеге, свесив голову, и думает горе-горькую думу — Сидоров из-под Нижнего…
Верещагин ходил за ним по мастерской, рассказывал о своих балканских впечатлениях.
— Думаю, Иван Сергеевич, в скором времени написать большую картину полевого госпиталя, где найдется местечко в качестве сестры милосердия и вашей Елене Стаховой. Ведь где же ей быть, как не около раненых солдат на Балканах?
— Совершенно верно, Василий Васильевич, там ей честь и место. Пора художникам и писателям показать женщину на войне. Не так ли?
— Так, Иван Сергеевич, так. Ваш роман «Накануне» я не раз вспоминал на Балканах. И больше того — видел женщин в госпиталях с душой и характером Елены. Но не кажется ли вам, Иван Сергеевич, что вы напрасно рано похоронили Инсарова? Ему бы надо бороться за родную Болгарию…
— Вполне возможно. Этот упрек был и от Добролюбова. Добролюбов прочел «Накануне» и написал, что условия нашей жизни накануне великих перемен породят и выпестуют своих русских Инсаровых и поднимут их на борьбу с внутренними турками.
Недолго пробыл Тургенев в мастерской Верещагина. Уходя, он просил художника бывать у него в любое время без приглашения.
— С удовольствием, Иван Сергеевич, с великим удовольствием… Как только приосвобожусь — приеду, — пообещал Верещагин.
Свое обещание Василий Васильевич не замедлил выполнить. Недели через две-три он приехал к Тургеневу на загородную дачу, в Буживаль. В рабочем кабинете писателя тогда присутствовал революционер-эмигрант Петр Лавров. Они сидели вдвоем за столом, оживленно беседовали, просматривая последние номера французских газет и журналов. Увидев незнакомца, Лавров поспешно встал, накинул на руку выцветший плащ и вышел, пожав руку Тургеневу. Когда он ушел, Иван Сергеевич сказал Верещагину:
— Вы, если не знаете его, то слышать о нем, вероятно, слышали. Я вас не познакомил, потому что он не любит быстро входить в знакомства. Видите ли, этот человек находится здесь на особом положении. Он бежал из России. Это Петр Лавров… Изредка посещает меня. Философ и непримиримый революционер.
— Лавров?.. Как жаль, что не пришлось с ним познакомиться! Интересный человек! Кто из русской интеллигенции его не знает! Жаль, что я не успел его даже как следует рассмотреть. Знаю, человек он немалого ума и огромной силы воли, иначе не потребовало бы царское правительство возвращения его из Франции. Вероятно, царь намерен заменить ему Париж Иркутском.
— Ах вот как! Вы об этом знаете! — удивился Тургенев.
— Слухом земля полнится!
— Да, он был уже изгнан из Франции. Но в полицию поступило множество протестов от эмигрантов и от свободомыслящих французов. Недавно вызвал меня здешний префект и спросил, что я знаю о Лаврове. Ну что я мог сказать?
