— Славута, я ослеп! — крикнул тревожно.
— Нет, княже, ты не ослеп, но ты долго смотрел на солнце. Сейчас это пройдёт! — успокоил его боярин.
Через минуту Игорь прозрел. Снова появилось и войско, и небо, и высокое дерево на другом берегу речки. С него донёсся пронзительный свист. Это половецкий див подал чужой, неведомой земле сигнал тревоги, потом спрыгнул с дерева, вскочил на коня и во всю прыть помчался на восток.
А что творилось в степи?! Тревожно кричали чайки, касаясь грудью серебряного плёса реки. На противоположном берегу промчалось стадо испуганных туров, и земля задрожала под их тяжёлыми ногами. В высоте заклекотали орлы. Из долины пахнуло ветром, как перед грозой, и погнало по молодому ковылю непривычные для глаза красноватые волны. Кони ржали, били копытами землю, а воины в смятении и отчаянии кричали, воздевали к небу руки, молились.
А солнце уменьшалось и уменьшалось. Оставалась совсем узенькая серповидная кромка.
Молодые князья, бояре и воеводы замерли подавленные, напуганные, растерянные.
— Видите? — спросил Игорь. — Что значит это знамение?
Все молчали. Разве не ясно? Знамение — к беде!
А Славута сказал:
— Княже, не на добро знамение сие! Не на добро!
Игорь опустил голову. Что сказать князьям? Повернуть полки назад? Не встретясь с половцами? Какой же срам падёт на него! Как же после этого смотреть боярам и дружине, простым людям в глаза?!
Он покачал головой, и это движение все расценили как знак, что в душе Игоря боролись чувства страха перед грозным знамением и стыда, который до самой смерти станет терзать его душу, если он, опозоренный, без боя возвратится из похода.
Славута приблизился вплотную, заговорил тихо, голос его дрожал:
— Княже, знамение зловещее, и я боюсь за тебя…
— Не следует поддаваться страху, учитель, — угрюмо ответил Игорь. — На войне все одинаково рискуют: и князь, и простой воин.
— Ты, видимо, не знаешь, Игорь, что это знамение касается прежде всего тебя…
— Меня? Почему?
— Понимаешь ли, я не говорил тебе раньше, а теперь скажу: над всем родом Ольговичей издавна тяготеет злой рок, связанный с этим знамением. Я проследил по летописям за сто лет твоё родословие — с тысяча семьдесят шестого по тысяча сто семьдесят шестой — и мне стало ведомо, что за это время произошло двенадцать подобных предзнаменований, и в те же годы, перед ним или сразу после него, погибло тринадцать Ольговичей… Неужели ты хочешь стать ещё одной жертвой?… Четырнадцатой?… Игорь, сын мой, вернись домой! Никакой это не срам! Тебя останавливает рука самой судьбы!.. Ромейские, гишпанские, франкские да чешские астрологи считают, что судьбами людскими, в том числе судьбами властителей, распоряжаются звезды. А судьбы Ольговичей, как видишь, вершит само солнце. Нет, пренебрегать этим предсказанием не следует, Игорь! Это — рука самого Даждьбога!
— Вернёмся, княже! — приблизился к ним и тысяцкий Рагуил. — Всё войско в тревоге. Посмотри в каком смятении и молодые воины, и старые мужи! В наши сердца закрался страх, и это Божье знамение не к добру! Вернёмся, княже!
Загудели глухо бояре и воеводы:
— Надо возвращаться, княже! Перст Божий предостерегает нас! Возвращаемся, чтоб не было нам лиха!
Игорь долго сидел на Воронце, молчаливый, углублённый в тяжёлые думы. И всем, кто сейчас видел князя вблизи, казалось, что он постарел на добрый десяток лет. Резкие тени — может и потому, что солнце угасало — пали на его лицо и сделали его каким-то чужим, суровым, потемневшим, будто это пятидесятилетний муж, а ведь князю только что исполнился тридцать четвёртый год…
В войске послышались поначалу несмелые, а потом всё более громкие голоса, в которых звучала несмелая радость.
Игорь поднял голову и встрепенулся, словно сбрасывая с себя невыносимую тяжесть. Солнце начало проясняться, сгонять со своего лика тёмное наваждение. Теперь только небольшой его край был закрыт круглым пятном, но и оно быстро уменьшалось.
Из груди Игоря вырвался радостный возглас. Он подождал ещё, пока солнце стало совсем чистым, а потом натянул поводья, поднялся на стременах и громко, на всё поле, чтобы слышало всё войско, произнёс:
— Братья и дружина! Таинств Божьих никто не ведает! Творец являет и знамения и волю свою всему миру! Мы же сможем только потом узнать, что хотел он и предназначил нам — добро или зло… Вот вы настаиваете, чтобы я повернул войско назад. А я уже не могу этого сделать и идти домой! Не могу! На Осколе ожидает меня брат мой Всеволод с дружиной. Что с ним станется, если мы не придём? Неужели оставим его на добычу ворогу? Нет, я так не поступлю, хотя бы все знамения пророчили мне беду!.. Хочу копье преломить на поле Половецком с вами, русичи, хочу голову свою сложить или испить шеломом воду из Дона…
Он говорил вдохновенно, громко, и его страстные слова разносились далеко вокруг, до самых последних копий, наполняли сердца мужеством, поднимали дух, вливали бодрость в сердца тех, чей дух ослабел, заставляли их подтянуться после сомнений и душевного разлада, поднять высоко головы и, потрясая оружием, прокричать славу своему отважному князю.
— Слава Игорю! Слава князю нашему!
Был он, Игорь, в эти минуты прекрасен! На виду у всех гарцевал на высоком пригорке на вороном коне, будто и не было только что лихого предзнаменования, и его лёгкий красный плащ развевался за плечами на ветру, как знамя. Золотой шлем блестел, подобно солнцу, глаза сияли мужеством и отвагой, а сильная рука вырвала из ножен меч и указала им на восток, за Малый Донец, туда, где в земле безвестной плыл великий синий Дон.
— Вперёд, братья! К великому Дону!
Войско пошло на переправу и не было среди воинов ни единого, кто бы роптал, уклонялся или незаметно юркнул в кусты, как трус.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
1
Игорь только внешне казался спокойным и уверенным в себе. В действительности же у него на сердце бушевало смятение, а голова раскалывалась от тревожных мыслей и предчувствий. Одно понимал и знал твёрдо, что без боя с половцами, хотя бы короткой встречи с какой-либо, пусть даже и небольшой ордой, без победы над ней возвращаться с полпути домой — смерти подобно. Вся Русь станет смеяться над ним. А больше всего на свете он боялся насмешек, унижения. Его самолюбивая душа не вынесла бы такого бесчестия! Душа гордого Ольговича! Нет, лучше смерть, чем унижение! Смерть на людях, в бою — прекрасна!
Вместе с тем его глубоко потрясли суровые предостережения судьбы: сначала конь под ним подбился, а потом грозное небесное знамение, что являлось, как объяснил Славута, пророческим и фатальным для князей его рода.
Выходит, его подстерегает неведомая опасность! Смерть? Полон?
Ну что ж, он воин и давно привык к мысли, что когда-то сабля или стрела, боевой топор или копье могут не миновать и его, ведь он не в силах изменить свою судьбу!
Тревожные мысли и сомнения теснились в голове Игоря и причиняли душевные страдания. Но внешне князь казался спокойным, уверенным в себе, иногда даже улыбался и всё время находился впереди войска, ведя его всё дальше и дальше на восток. За два дня похода полки одолели расстояние от Донца до Оскола и, выйдя на Изюмскую сакму[95], достигли условленного места встречи. Всеволода всё ещё не было.
— Подождём, пока подойдёт мой брат, — сказал Игорь и разрешил остановиться на отдых.
Всеволод прибыл через два дня, приведя с собой две тысячи кметов-трубчевцев и курян. Это были отборные рослые воины, под стать своему князю, хорошо вооружённые и снаряжённые всем необходимым для дальнего похода.
На следующее утро объединённое войско северских князей под главенством Игоря круто повернуло вдоль Оскола на юг, к половецким степям. Затея Игоря представлялась ему хитрой и обещала несомненный успех. Князь решил ударить на половцев не в лоб — через Сулу, Псёл и Ворсклу, откуда Кончак, Кза и другие ханы могли ждать нападения русичей, а обойти их с тыла и нанести короткий, но сильный удар по их стойбищам и кочевьям там, где они никак не ждут — из-за Донца.
Путь лежал прямой — по Изюмской сакме на Сальницу, небольшую, но хорошо известную войсковому люду, купцам и путешественникам речку, впадающую как раз напротив Изюмского кургана в Донец. Там издавна существовал броди перевоз; там в прежние времена Владимир Мономах наголову разгромил сильные половецкие полки.
От нижнего Оскола Игорь послал Яня с отрядом сторожевых гридней вперёд, чтобы разведать брод через Донец и прилегающую к нему степь на половецкой стороне.
Вечером восьмого мая русичи подошли к Сальнице и стали на ночлег за холмом, который скрывал их от половецких наблюдателей, если бы они затаились на Изюмском кургане. Костров не разводили, шума не поднимали.
Весь день девятого мая войско отдыхало. И дружинники, и воины помылись в тёплой воде Сальницы и её мелких заводях, оделись перед предстоящими боями в чистые рубахи, подстригли волосы и бороды, починили одежду, обувь, сбрую. Молодые воины пасли на лугах коней. А возле походного шатра Игоря, что стоял на зелёном пригорке под тенистыми вербами, собрались бояре, воеводы да лепшие мужи на военный совет. Размышляли, как лучше и в каком порядке переходить Донец, куда направить первый удар — по побережью Донца на нижнее течение Тора, где кочевища Кончака, или за Сюурлием на верховья Тора. А может повернуть на запад, в тыл орельским половцам, и уже Муравским или Залозным шляхом напрямик, чтобы скоротать путь, вернуться домой?
