— Да, выходит, что незадача… Кругом сторожат.
Василий ответил:
— Подождем вечера… До станции тут далеко будет?
— Верст пятнадцать, если не с гаком… А ведь запалили, гляди ты!..
Над коньками соломенных крыш в клубах сизого дыма поднимались желто-красные языки пламени, лизавшие серое, как шифер, небо.
Фон Регнитц тоже увидел пожар. Дорога здесь поворачивала в сторону, спускалась в неглубокий овражек, и село оказалось справа от бронетранспортера. Уполномоченный приник к смотровой щели. Если бы не пляшущие языки огня, Регнитц, возможно, и не разглядел бы далекого теперь села, исчезнувшего в белом безмолвии. Он увидел еще растянувшуюся на дороге колонну. Голова ее исчезла за транспортером, а в конце, нагоняя обоз, шли солдаты в черных шинелях. Их фигурки четко выделялись на белом фоне. Языки пламени поднимались над селом — солдаты выполнили его приказание. Зрелище, открывшееся из смотровой щели, оставило его холодным и равнодушным. Он находился на службе, только выполнял приказ, как те солдаты, шагавшие позади колонны. Все выглядело обычно и буднично.
Бронетранспортер взревел мотором, перевалил через овражек. Колонна, растянувшаяся на дороге, исчезла из поля зрения Регнитца. Потянулась унылая белизна полей. Фон Регнитц почему-то вспомнил о книжках Мея, десятках книжек, о похождениях волевого, сильного германского покорителя Африки. Колонизатор Карл Мей — любимый писатель фюрера. Говорят, в прошлом Мей — уголовник. Не все ли равно… Фон Регнитц представил себя на месте африканского героя. Он идет во главе каравана, сзади бредут невольники в деревянных колодках, чтобы не разбежались. Кругом тропическая зелень, лианы, сам он в белом пробковом шлеме… Но здесь в России все наоборот — белый пейзаж, и зеленые шлемы, и холод вместо жары. Но Россия тоже колония. Здесь нужны сильные люди, как он, Регнитц, как герои Мея…
Уполномоченный по вербовке двигался во главе добытого каравана рабочей силы, покачивался на упругом кожаном сиденье. Какие отвратительные дороги в России! Изматывают всю душу. Скорей бы добраться до станции… А пожар — это нужно. Это делает людей послушными, как колодки на шее… Фон Регнитц начал дремать. Он так и не узнал, что следующей ночью после его отъезда в селе вспыхнул еще один пожар. Сгорела изба сухопарого старосты. С женой и тещей он еле выбрался через окно — снаружи дверь кто-то подпер колом. Той же ночью кто-то измазал дегтем ворота Оксаны и Гараськи — тех, что добровольно поехали в Германию…
На станцию прибыли в сумерках. Приказали строиться по четыре в ряд. Аким попрощался с детьми, достал из-под сена котомку.
— Харчи вам здесь на дорогу, — сказал он Андрею. Воронцова он принимал за старшего. — До поры на рожон не лезьте. Топора плетью не перешибешь… Тут надо с умом… А за ребятами, в случае вместе будете, приглядите. Неопытные они…
Старик понимал — на станции вырваться еще труднее. Хорошо, хоть вырвались из села. Аким посоветовал втиснуться в середину колонны — не так станут бросаться в глаза.
Мимо сгоревшего вокзала и разбитой водокачки прошли на запасные пути, в потемках спотыкаясь о рельсы, подошли к длинному пакгаузу без крыши. На высокой платформе с подгнившими досками стояла другая партия, тоже человек двести. Долго ждали, когда подадут состав. Конвоиры начали рассчитывать — по сорок человек на вагон. Выяснилось — не хватает вагонов. Снова пересчитали — стало по сорок пять.
Грузились в темноте. Солдаты-конвоиры с электрическими фонарями считали людей. Снопы яркого света выхватывали из темноты светлые пятна вагонной обшивки, плечи, котомки, лица. Солдаты считали вслух:
— Цвай унд драйциг… Драй унд драйциг… — Они прикасались к каждому рукой и слегка подталкивали в вагон.
Галина Богданова была тридцать шестой. Впереди нее в вагон вошел Василий. Она узнала его в свете электрического фонаря. Значит, он тоже здесь!.. А второй, наверное, тот, высокий. Его лица девушка не видела, только спину. Он пропустил вперед Груню и Николку, младшего сынишку деда Акима. Высокий исчез уже в вагоне, когда луч света бегло скользнул по его лицу. Галина даже вздрогнула — как походит на Воронцова! Свет погас, и больше ничего не был» видно.
— Зекс унд драйциг! — Цепкая рука схватила ее за плечо и потянула вперед. Это небрежное, даже не грубое, а именно небрежно-безразличное прикосновение показалось таким оскорбительным, что девушка рванула плечом, пытаясь освободиться от этой руки и охватившего ее чувства гадливости. Так прикасаются к вещам, так считают овец… Это длилось мгновение. Солдат не обратил внимания на дрогнувшее пол его рукой плечо.
— Зибен унд драйциг!..
Досчитав до сорока пяти, солдат втолкнул последнего в переполненный вагон.
— Фертиг! Аллес ин орднунг[8].
С визгливым скрежетом закрылась дверь, лязгнула железная накладка. На двери вагона солдат аккуратно вывел мелом цифру 45 и подчеркнул ее двумя жирными линиями.
Во всем должен быть порядок…
Передний, классный вагон в составе был занят командой охраны. Фон Регнитц занимал отдельное купе. Он разделся, повесил китель на складные металлические плечики, отстегнул пистолет и вместе с ремнем положил на столик. Ужинали вместе с секретарем, исполнявшим во время поездки обязанности адъютанта. В пижаме и мягких туфлях, в пенсне, с газетой в руках, фон Регнитц походил сейчас на коммерсанта, совершающего деловую поездку. Он с наслаждением пил горячий кофе.
После ужина секретарь доложил, что от оберштурмфюрера Гнивке поступило донесение — на соседней станции при попытке к бегству убиты две восточных работницы и один подросток. Значит, Гнивке уже вернулся в Житомир… Секретарь показал телефонограмму — на той же станции, где произошла попытка к бегству, погружено четыре вагона. Всего сто шестьдесят семь человек.
— Мой дорогой, — менторским тоном произнес фон Регнитц, — всегда начинайте доклад с основного… не загружайте его деталями. О подобных событиях можете мне не сообщать. Честное слово, они не имеют никакого значения по сравнению с тем, что нам предстоит осуществить…
Фон Регнитц относился покровительственно к своему секретарю и при случае всегда преподавал ему полезные советы. К нему на службу молодой человек попал по солидной протекции. Его отец занимал видный пост в ведомстве Розенберга, ну и, конечно, хотел уберечь сына от фронта. Фон Регнитц и помог, он был заинтересован в хороших отношениях с папашей секретаря.
— Запомните раз и навсегда, — поучающе рассуждал фон Регнитц, — фюрер учит нас действовать с холодным рассудим, освобожденным от всяких условностей. В данном случае мы как раз имеем дело с подобной условностью. Я напомню вам также слова рейхсфюрера СС господина Гиммлера. Это настоящий представитель великой Германии. Вы видели когда-нибудь его глаза, когда он говорит? Мне посчастливилось. В них ледяное пламя! Я повторю на память слова рейхсфюрера.
Фон Регнитц процитировал Гиммлера:
«Живут ли другие народы в благоденствии или они издыхают от голода — интересует меня лишь в той мере, в какой степени они нужны как рабы нашей культуре. Погибнут или нет десять тысяч русских баб, занятых на строительстве противотанковых рвов, интересует меня лишь в одном отношении — готовы ли для Германии противотанковые рвы…» Не правда ли, сильно! — фон Регнитц поправил пенсне, закурил сигарету. Он поискал глазами пепельницу и, не найдя ее, сунул обуглившуюся спичку в стакан от кофе. — Но мы ведем войну за будущее нашей империи. Для нас, для нашей победы в Германии должны работать миллионы иностранных рабочих. И я вам скажу, они уже работают. Пока мы не оглашаем цифр, но в немецких городах и деревнях уже четыре миллиона иностранных рабочих. Из них три четверти — с Востока. Сейчас господин Заукель по указанию фюрера мобилизует в России еще два миллиона, в том числе полмиллиона женщин для домашнего хозяйства. Пятьсот тысяч бесплатных стряпух, судомоек, батрачек! Подумайте, какое это имеет значение! Каждый немецкий хозяин, каждая хозяйка начинают пользоваться благами военной победы. Миллионы рядовых немцев становятся соучастниками нашего дела… Соучастниками, — Регнитц сделал ударение на этом слове. — Надеюсь, вы поняли, почему я начал этот разговор. Во всякой работе нужен размах, и никогда не обращайте внимания на мелочи. В жизни вам это пригодится.
Фон Регнитц поднялся, взял полотенце, дорожный несессер и пошел перед сном умыться. Остановился в дверях.
— Скажите дежурному, чтобы разбудил меня, когда будем отправляться… И распорядитесь еще, чтобы на столе была пепельница… Дежурный каждый раз забывает ставить ее на место…
Эшелон вышел со станции только с наступлением утра. На полустанках к составу подцепляли все новые вагоны с людьми, которых угоняли в неволю.
