Граевский пожевал губами.
— Я-то сделаю.… А почему ты веришь мне? Может, обману?
Соловьёв ухмыльнулся:
— А я и не верю. Только ведь ты не один такой. Разные люди с нашим золотом в разные стороны пойдут, не может быть, чтоб среди них ни одного честного не оказалось. А если выйдет так, что никто за Россию не постоит, не захочет, тогда и жить-то зачем? Зачем мы все жили?
Тогда с Граевским ушло шестнадцать человек. Сейчас, считая самого штабс-капитана, осталось только семеро. Кто-то погиб в неизбежных стычках с наводнившими тайгу, как клопы матрас, красными. Лёня Евграфов просто утонул, когда полез купаться, а казак Сергей Варфоломеев подхватил какую-то непонятную заразу, от которой сгорел за день (закопали его в тайге, поставив простой, наскоро срубленный крест без имени и фамилии). Был ещё Фёдор Крылатов, который надумал ночью наложить лапу на казну и убежать с ней к себе, куда-то в Самарскую губернию. Его Граевский собственноручно пристрелил и хоронить запретил: собака и гнить должна по-собачьи, а не по-людски.
Кто же остался? Во-первых, конечно, Колыванов. Подвижный, как ртуть, нервный, невоздержанный на язык, но верный получше любого пса и такой же беспощадный в бою. Много вместе пройдено, много чего испытано, так что верил Константин Колыванову, пожалуй, побольше, чем себе. Потому как знал за собой некоторые слабости, а вот за есаулом их не замечал.
Во-вторых, татарин Азат. Весь какой-то мощный, приземистый, похожий то ли на свинцовую болванку, то ли на артиллерийский снаряд, но уж никак не на татарина. Потому что родом Азат был не из Казани, а чуть ли не из-под Саратова, а тамошние татары от русских мало чем внешне отличаются. Разве что глаза чуть более прищуренные да скулы по-волжски широкие, а так — чистый русак, если не знаешь, так и не скажешь. А то, что борода плохо растёт, так в лесу, когда побриться уже за праздник, это скорее плюс, чем минус. Надёжный мужик Азат, такого за спиной иметь — лучшего и желать не надо.
Было у него в жизни что-то тёмное, о чём он никогда не говорил, то ли со старейшинами своими поругался, то ли набедокурил чего-то у себя на родине, но получилось так, что ушёл он в пятнадцатом году на фронт, причём не в специальную "иноверческую" роту, а в обыкновенную маршевую, православную. Заслужил пару Георгиев и благосклонность начальства. После переворотов семнадцатого года жизнь его изрядно покидала и потрепала, пока не пристал Азат к банде батьки Грая. При этом оставался он самым что ни на есть реальным мусульманином: пять раз в день коврик расстилал и молился по-своему, но сало при случае жрал не хуже любого германца, а самогон глушил похлеще того же Колыванова. Сдружились, кстати, есаул с татарином крепко, хоть со стороны бы никто и не сказал — что не слово, то ёрничанье в адрес друг друга, прямо-таки комический дуэт из буффонады. Только вот в бою смеяться над ними бы никому и в голову не пришло, очень уж страшны были для врагов есаул Колыванов и татарин Азат.
Ещё был Серёжа Крылов, бывший студент-естественник. Тощенький, очень интеллигентный, по крайней мере внешне, он производил впечатление типичного профессорского сынка из столицы, кем, впрочем, и являлся. В четырнадцатом году он внезапно проникся идеями патриотизма и отправился вольноопределяющимся на фронт, хотя имел бронь. Тут неожиданно проявился другой талант Серёжи. Оказалось, что он является тем, кто называется новомодным английским словечком "снайпер", то есть обладает талантом попадать практически из любого стрелкового оружия точно в цель. Талант был замечен и одобрен. А после нескольких особо удачных выстрелов и соответствующе вознаграждён. В штыковые атаки Серёжа никогда не ходил, и на шашках рубиться у него вряд ли бы получилось, но десятка спокойных секунд ему вполне хватало, чтобы поразить пять целей. Причём с железной гарантией качества. Очень скоро ему просто понравилось убивать.
В родительскую петербуржскую квартиру Серёжа смог вернуться только весной восемнадцатого года. Оказалось, что сейчас её занимает какой-то чиновник из новой администрации, то ли по дипломатической части, то ли по продовольственной, а Сережиных родителей уже как пару месяцев назад увели куда-то весёлые красноармейцы. Об этом рассказала ему бывшая соседка Мария Александровна, вдова бывшего тайного советника Селиванова, ютившаяся сейчас в комнате для прислуги собственной когда-то роскошной квартиры. Мария Александровна чувствовала себя безмерно счастливой, потому что она одна из немногих обитателей когда-то шикарного дома в самом центре города осталась в живых.
Серёжа молча выслушал её, покивал, потом посоветовал отправляться обратно в свою каморку. После чего вежливо позвонил в свое когда-то родное жилище и первой пулей из трофейного маузера вышиб мозги открывшему дверь новому хозяину родительской квартиры. Вторую пулю он вогнал прямо в сердце его жене, выскочившей на грохот из бывшей спальни матери Серёжи, а ещё двумя оборвал жизнь двух детей чиновника, на вид не старше двенадцати-тринадцати лет. Всё человеческое окончательно умерло в Крылове несколько месяцев назад, когда он в составе наступающего отряда из армии Юденича натолкнулся на госпиталь, полный трупов изнасилованных и распятых на стенах медсестёр и заколотых в постелях офицеров-калек.
После этого жизнь достаточно покидала и побила Крылова, но в конце концов после всех злоключений он прибился к банде Граевского. Константин никому бы в жизни не признался, что и сам слегка побаивался этого субтильного молодого человека с лицом молодого Блока и мёртвыми глазами убийцы.
Ещё был Поликарп. Просто Поликарп, без фамилии. Откуда он взялся, кто он такой — никто не знал. Простой мужик, явный селянин, не из фабричных. Граевский подозревал, что Поликарп из бывших денщиков, но биться об заклад по этому поводу не стал бы. Спокойный такой человек был Поликарп, хозяйственный, домовитый. Если пожрать приготовить, ночлег найти, коня распрячь или запрячь — всё к нему. Видно, что воевал, потому как с оружием управляется так же ловко, как и со всем остальным. Почему пошёл не к "товарищам", а к "проклятым белякам", непонятно. Может, привык просто над собой чью-то руку чувствовать, а идеологические уклоны всякие — это уж чересчур сложно. Так что пускай лучше "вашбродь" над нами будет, так привычнее. Но солдат неплохой, скажешь ему: "Стоять здесь, и чтоб никто не прошёл, но стрелять только по моей команде", так он и будет стоять, стрелять до команды не станет, а в ножи возьмёт кого угодно или руками придушит. Случалось и такое.
Ну и, конечно, нельзя забывать о Володе с "Люськой". Володя — он парень, конечно, неплохой, сомневаться в нём не приходится, проверенный человек, но главный его плюс в том, что только он со стервой навроде "Люськи" управиться может. А "Люська" — тварь ещё та: капризная, нервная, чуть что — начинает нутро своё стальное показывать, трещать и плеваться на весь лес. Зараза, одно слово, мало кто встречу с ней пережил. Может быть, потому, что "Люська" и не бабой вовсе, хоть характером и обладала типично бабским и капризным, а по природе своей является пулемётом "Льюис" образца 1915-го года. Мощная машинка, много раз Граевского выручала, и сейчас выручить должна.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
