Так и попал Лёха в новейшую и сверхсекретную разведшколу. Потом уже и сам не рад был, потому как гоняли их там нещадно, куда там простой солдатской муштре. Наставники у них были из тех самых страшных казаков-пластунов, но тех, кто постарше, потому как молодые все на фронте уже давно были. Мучили Лёху со товарищи нещадно, гоняли, как сидорову козу, но оно того стоило. Пройдя ускоренный курс обучения, Лёха уже через три месяца сам себя не узнавал.
Кто бы мог подумать, что у простого фабричного пацана, который и лес-то только на репродукциях с картин Шишкина раньше видел, проявятся такие таланты в передвижении по пресечённой местности и разведывательной деятельности? Через полгода Лёха, прикомандированный к одному из маршевых полков, как к себе домой ходил через линию фронта и только что с германскими часовыми за руку не здоровался. Даже стрелять ему приходилось всего пару-тройку раз, когда уж по-другому никак уйти не получалось. То есть был вор Лёха, а стал уважаемый фронтовой разведчик Леший.
А потом вся эта неразбериха началась. Остался Лёха не у дел — немцы братьями получились, штыки в землю, давай по домам. А дома-то что делать такому, как Лёха? Правильно, нечего. Значит, снова в урки…
Наведался Лёха сначала в Питер, потом в Первопрестольную. Не понравилось ему ни там, ни там… Вор тихим должен быть, скромным, а когда одни воры на пролётках средь бела дня катаются и в людей палят, а другие в красноармейскую форму обрядились и купцов в открытую трясут… Нет, не по-человечески это. И в Нижнем родном то же самое. Да и забыл уже Лёха, если честно, что вор он по природе своей. Чувствовал себя больше солдатом, а не уркаганом каким-нибудь. Только ведь жизнь вокруг пошла беспредельная, и завертела она бывшего "делового", а потом и бывшего фронтового разведчика Лёху-Лешего так дико, что и сам он не понимал и не помнил, как оказался в банде батьки Грая…
Зато Граевский помнил. Помнил забитого злого парня с волчьим оскалом, которого загнали в угол скорые на расправу крестьяне, у одного из которых он украл тощую, как смерть, курицу. Помнил, как сидел с ним ночью в какой-то избе, слушал его пьяные истеричные всхлипы и про себя удивлялся: "Что же жизнь-паскуда с людьми делает?" Но Леший быстро оклемался. Поначалу дичился всех, но уже на третий день есаулу в морду дал, а когда Азат влез, за нож схватился. Граевский вовремя мимо проходил, остановил ссору. Потом уже сам Колыванов перед Лёхой извинился за язык свой без костей, а тот — парень не злопамятный — тоже всё забыл как-будто. Так что больше проблем с Лёхиной стороны не возникало.
А вот польза от него была огромная: очень скоро стал Леший глазами и ушами батьки Грая, и именно ему тот был обязан львиной долей своей удачливости, про которую если не легенды рассказывали, то говорили с большим почтением. А ведь просто всё. У того же Соловьёва вся информация откуда? Прибежит пацан из деревни и расскажет, что видал: "Красные пришли, все с ружьями, много". И чего? Сколько много? С какими ружьями? Что за красные? Одно дело, если продотряд, другое дело, если чоновцы. Или вообще чекисты, не к ночи будь помянуты. Тут-то Лёха и пригождался. Исчезнет на полночи, а потом докладывает: "Двенадцать человек, из них серьёзных семеро, остальные из новобранцев. Ещё агитатор из городских, но его не считаем, хотя он у них вроде как за главного. Взять с них нечего — они сами голодные и груза никакого нет. По мне так: пускай в деревне посидят немного, листовки на заборах порасклеивают, пропаганду проведут и сами уйдут. Но это тебе, батька, решать…" Таких и сам Граевский не трогал — дороже выйдет.
Или наоборот: "Шестеро, но волки ещё те. Тихарятся, не шумят. Народ не созывают, за Троцкого не агитируют. А мешки на лошадях тяжёлые — явно или рыжьё с прииска везут, или ещё чего. Скрываются. Жрать-то всё равно надо, потому в деревню и зашли. В одной избе засели, посты расставили, наружу носа не кажут. В деревне их брать нельзя, надо подождать, пока в лес уйдут, а то народу невинного положат… Тряхнуть их стоит, побожиться могу…" И точно: устраивал Граевский засаду, клал красных с минимальными потерями или вообще без них, а в мешках всегда что-то полезное оказывалось. Обычно золото.
Короче, незаменимым человеком Леший был. Особенно сейчас.
Потому как стало Граевскому известно (не суть важно, как и от кого), что сел на их след специальный отряд чрезвычайного назначения аж из самого губернского центра. Видно, не так уж всё было у Соловьёва с конспирацией хорошо, да и чекисты местные свой хлеб не зря ели, а может, и предатель какой завёлся в атамановом руководстве, сейчас не разберёшь. Да только уже почти неделю шёл за остатками отряда Граевского отряд красных, целеустремлённо так шёл, как будто зная о грузе, притороченном к спине вороной кобылы Ведьмы, с которой никто, кроме Азата, общего языка найти не умел. А груз ничего так себе — почти полтора пуда золота в самородках и полкило алмазов, не самых крупных. Самые крупные Граевский на груди хранил в специальном мешочке, но об этом уже никто не знал.
Был бы весь отряд Грая в сборе, тот, с которым он от Соловьёва ушёл, вопросов бы не возникало — подстерегли бы чоновцев и мокрого места от них не оставили. Но… Людей оставалось мало, а до китайской границы путь ещё неблизкий. Это с одной стороны.
А с другой — Граевский прекрасно знал по собственному опыту, что и после границы красные от них не отвяжутся — плевать они хотели на всякие границы, как и сам Граевский, кстати. Тайга — она тайга и есть. Так что надо было что-то с преследователями решать, никому не охота спать лечь и не проснуться…
Полянка эта Граевскому сразу понравилась. Оно, конечно, местечко жутковатое — кладбище всё-таки. Пусть и языческое, так и что? Граевский после того, что за последние десять лет жизни повидал, не то чтобы полностью в бога верить перестал, но стал к религии относиться, как бы это сказать… прохладно, что ли. Так что кладбище — хоть православное, хоть тунгусское — у него эмоций мало вызывало, не то что у есаула Колыванова.
Тропка лесная, по которой пробирался отряд Граевского, выходила на прогалину, со всех сторон окружённую невысокими холмами. Этакое "бутылочное горло", если выражаться военной терминологией. Деревья на поляне не росли вообще, однако их отсутствие с лихвой возмещалось количеством тунгусских "могил", практически не пропускающих солнечный свет к земле. Вкопанные по четыре оструганные столбы с прикреплёнными на них деревянными же помостами занимали практически всю поляну, оставляя место только для узкой тропки, пересекающей её от края до края. На каждом из помостов лежал труп давно умершего члена племени, специально запелёнутый в какие-то шаманские тряпки или просто обряженный в свои лучшие при жизни одежды. Снизу, конечно, ни трупов, ни одежд видно не было, но и Граевский, и все члены отряда знали, что они есть. Что ни говори, неуютно. Как будто в могилу снизу, из-под земли заглянул и уже сам сомневаешься: живой я или нет?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
