ли не силой снаряженных в дальнюю поездку, они ворчали:
— Может, на баб захотели поглядеть?.. Да какой от них толк: все намалеванные.
Патрульные не обратили на это никакого внимания. Они осматривали возы, и, когда потребовали раскрыть тюк, обернутый ковром, мужчина в косоворотке ворочал его так, словно там было драгоценнейшее стекло, которое может разбиться от одного неловкого движения. Однако оказалось, что в тюке лежали картины. Лучи вечернего солнца упали на спокойное лицо молодой матери. Беззащитная мадонна доверчиво смотрела на вооруженных красноармейцев, и в их глазах она была не далекой небожительницей, а обыкновенной земной женщиной, радующейся рождению ребенка. Когда ученик Леонардо да Винчи четыре столетия назад писал ее в далекой Флоренции, могла ли ему даже прийти в голову мысль о том, что его мадонне суждено будет пережить столько исторических бурь и на старой Волынской дороге явить свой ясный лик бойцам, защищающим молодую Республику Советов?!
Красноармейцы не произнесли ни одного слова.
Мужчина в косоворотке молча отодвинул мадонну, и теперь к патрульным будто из глубины веков шагнул лет пятидесяти человек с печальными глазами и задумчивым лицом. Было такое ощущение, что этот портрет вдруг ожил и незнакомец пристально всматривался в окружавших его людей. Медленно тянулись минуты, и мужчина в косоворотке переживал их как вечность. Кто же кроме него знает, что портрет великого итальянского мастера Микеланджело, сделанный, должно быть, кем-то из его друзей, лежит сейчас на возу и он именем Революции должен доставить его в Житомир?
Был май, но казалось — никто в городе не ощущает дыхания весны. Пахло дымом и порохом. Войска Щорса только освободили Житомир от петлюровцев. Транспорты, груженные военным снаряжением, растянулись на целые кварталы. По улицам проносились озабоченные верховые с приказами ревкома.
Ревкомовцы давно позабыли, что такое отдых, сон. Днем и ночью шли заседания, поступали донесения, звонили телефоны, стучали машинки, являлись посланцы из разных концов губернии. И среди первых пришли несколько интеллигентов — знатоков края, местных художников и учителей рисования. У них дело, не терпящее отлагательства.
В поместьях волынских магнатов — у Сангушек в Славуте, у графа Ильинского в Романовке, у Терещенко в Денешах хранились сокровища ценнее золота и драгоценных камней. Многие вещи из этих сокровищ не видел никто, кроме бывших хозяев, бежавших после первых раскатов революционного грома. Самая большая сокровищница была у барона де Шодуара. Некогда этот барон слыл светским львом, одним из лучших наездников, блиставшим в европейских столицах.
— Женщины, картины и лошади — вот мое кредо, — шутил при случае барон.
Француз на русской службе, он владел огромным состоянием и ждал еще большего наследства. Падение с лошади сделало его калекой. Паралич приковал барона к тележке. Именно в это время им безудержно овладела страсть коллекционера. К своему капиталу Шодуар прибавил несколько миллионов, вырученных от продажи волынских имений, и все эти богатства он обратил покупку картин. Он охотился за ними по всему миру, скупал в Риме и Петербурге, в Париже и Копенгагене. Еще не был закончен особняк в парке на окраине Житомира, который Шодуар предназначал для своей коллекции, но полотна уже висели на его стенах. Каждый день лакеи переносили барона из комнаты в комнату, и там он часами лежал на носилках, укрытый пледом. Один в огромных залах, среди радующихся и скорбящих мадонн, юношей и девушек, святых и мыслителей, наслаждаясь чувством властелина.
Эта картина ясно представилась не только бородатому, похожему на земского врача, председателю ревкома, а всем этим людям в кожанках и шинелях, перепоясанных ремнями, на которых висело оружие. Валившиеся с ног ревкомовцы, занятые мобилизацией бойцов, фуражом и хлебом, борьбой с бандами, решали теперь, как разыскать и собрать творения великих мастеров.
Поздней ночью в Волынском ревкоме родился Комитет по охране памятников искусства. И энтузиасты-комитетчики ушли из ревкома, вооруженные мандатами, свидетельствовавшими, что революция дает им самые широкие полномочия. Люди мягкие и весьма деликатные, они были неутомимы в своих поисках и неумолимы во всем, что касалось революционного долга. Они исхаживали десятки верст, сопровождая подводы, груженные старинными книгами, коллекциями из помещичьих имений, которые по приказу ревкома свозили в Дом трудолюбия на старой житомирской площади. Но еще чаще приходилось носить картины и мешки старых книг на собственных плечах.
Вокруг орудовало немало людей, надеявшихся на скорое возвращение бывших магнатов и готовых выслужиться перед бывшими хозяевами. От них исходили не только угрозы по адресу комитетчиков из Дома трудолюбия. Хитро сплеталась паутина клеветы, провокации, чтобы подбросить ЧК данные, будто комитетчики — это и есть замаскировавшиеся агенты врага, которые перепрятывают его сокровища.
«Этот участок культурного фронта революции тоже далеко не мирный, и ему нужны стойкие солдаты!» — с такой мыслью уезжал из Дома трудолюбия член Украинского правительства нарком Скрыпник. В штабелях, заполнявших все коридоры, лежали сотни тысяч ценных книг, а художественные коллекции уже были рассортированы и под надежной охраной. Прислонившись к стене, Скрыпник всматривался в портрет Микеланджело. Он с радостью рассмотрел бы каждое полотно, но его ждали бойцы. И, отправляясь к ним, Скрыпник думал, что обязательно скажет своим слушателям: пока идет жестокий кровавый бой с вековым прошлым, будущее уже рождается в отчаянных муках. Рождается и побеждает!..
Именно ощущение причастности к рождению будущего придавало такую силу краеведу Сергею Бжезовскому, художнику Алексею Канцерову, учителю рисования Дмитрию Антонову, всем активистам из Волынского комитета охраны памятников искусств.
В этой группе энтузиастов краевед Всеволод Бруховский был самым молодым, и его участие в событиях начинается с того, что, обнаружив следы двух картин голландского мастера XVII века, которые собирались переправить за линию фронта, он взвалил их на плечи и через весь Житомир понес в ревком.
Это происходило в девятнадцатом году, летом.
Теперь перенесемся в наши дни.
Где-то в Западной Германии обитает господин Клемм. Я не знаю, чем он теперь занимается — владеет фирмой, состоит на государственной службе или уже вышел на пенсию... Во всяком случае, господин Клемм, наверное, не забыл житомирское собрание картин и, конечно, помнит Всеволода Ильича Бруховского.
В июне 1941 года житомирский музей вывезти не успели. Всеволод Ильич отдал этому музею всю жизнь и остался в оккупированном Житомире, надеясь спасти самые ценные коллекции.
Еще с начала тридцатых годов музей и картинная галерея разместились в особняке барона де Шодуара. Когда в город вошли гитлеровские войска, часть особняка заняли под резиденцию высших офицеров, которые приказали сервировать им стол посудой
