Прибыл взвод солдат. Мы пригласили с собой старика.
В комбинезоне и в кислородной маске спустился в провал боец. За ним потянулись телефонный провод и трос. Трос пустили по лебедке. Сначала солдат спускался по склону шагом, затем трос натянулся. По телефону поступило сообщение, что в глубину уходит отвесный провал. Начали спускать солдата на тросе. Медленно крутилось колесико лебедки. Метра на четыре распустился трос. Остановка. Солдат докладывает по телефону: «Грунт под ногами влажный. Песок с черной глиной. Беру на пробу».
Трос начал опять раскручиваться. Поступило сообщение: «Наткнулся на крупные камни. Сочится вода».
— Вам не по возрасту, Никита Алексеевич, — сказал Марченко, — но я спущусь.
Он исчез в зияющем провале. За ним спустился офицер с кинокамерой и оборудованием для освещения.
Снизу последовало еще одно сообщение: «Ведем киносъемку подземной ниши».
Старик сидел на корточках над рвом и курил самокрутку. Он с торжеством поглядывал на меня, подмигивал.
— Тут поискать, — говорил он, — еще и не то найдешь! Тут ить и золотишко могло остаться от монахов...
— Поискать придется, — обнадежил я старика. — Глядишь и клад найдем!
— Здесь, — подхватил старик, — как мне дед говорил, а деду его дед, а тому деду еще дед, самый ход татарский пролегал... Они лесов опасались, шли по рекам. Как пошли трактора распахивать землю, то по первости всякие железяки находили в земле. Серпик, ржой изведенный, саблю татарскую. Наконечник от стрелы или же от копья...
Знал бы старик, какой клад мы здесь ищем!
Вечером в управлении смотрели фильм. Объектив киноаппарата выхватил очертания большого подземного обвала и нишу, выложенную из крупных камней. Что же это такое?
Рассказ о подземных ходах из монастыря очень походил на легенды, которые всегда бродят возле старинных строений. Историей монастыря я поручил поинтересоваться. В этих делах незаменим был Снетков. Я позвонил ему в Москву и попросил наведаться в Ленинскую библиотеку и найти все, что написано о монастыре Сосновская Пустынь...
А к нам, между тем явился по собственной инициативе товарищ Баландин. Мне об этом позвонил утром Марченко.
— Просится на прием председатель технической комиссии. Я заказал пропуск... Вы будете присутствовать при нашем разговоре?
Уклоняться от встречи с председателем технической комиссии я не видел оснований. К тому же меня заинтересовало, что побудило Баландина прийти. О специфике нашего интереса к этому делу он ничего не знал.
Там, на пожаре, его горячечное возбуждение я приписал и огню, и виду бедствия, и общему волнению. Но и здесь, в кабинете, он словно был в горячке. Его худое лицо потемнело. Он мял в руках сигарету и курил короткими затяжками.
Мы с Марченко молчали. Он ожидал, видимо, вопросов, но, не дождавшись, торопливо начал:
— Я узнал, что ваше ведомство тоже проявило интерес к пожару... Я не ошибся?
— Все мы вместе должны разобраться в случившемся. Нас это не могло не взволновать... — ответил Марченко.
— А не диверсия ли это? — спросил он вдруг.
— В своем заключении вы такого вывода не сделали... — остановил его Марченко.
— Мы сделали один и самый важный вывод. Металл на трубах был некондиционным. Нам подсунули в ФРГ некачественный металл...
— Все зависит оттого, в каком месте трубы был изгиб, — сказал Марченко.
Баландин поднял протестующе руку.
— Это не предмет спора! Я знакомился с документацией на поставки труб. Вы с ней знакомы?
— Нет! — ответил Марченко.
— А вы, Никита Алексеевич? Я сам перед отъездом из Москвы отправлял копию документации в Комитет государственной безопасности и писал по этому поводу справку.
— За вашей подписью справки я не читал, — ответил я.
— Справка шла не за моей подписью. О приобретении этих труб в ФРГ шли переговоры. В нашу делегацию на переговорах входил Чарустин. Он вел переговоры о приобретении этих труб, был техническим экспертом при их отгрузке, он их укладывал в землю... Совпадение несколько необычное для нашей практики...
— Что означает это совпадение? — спросил я Баландина.
— Я просто обращаю ваше внимание на него.
— В справке, которую вы составляли, но подписывал ее за вас другой, на это совпадение указывалось. Но для каких-либо выводов такое совпадение еще не дает оснований.
— Зато, насколько я понимаю, это дает основание для вашего активного вмешательства. Вы, наверное, знаете, что у нас в министерстве после этой поездки Чарустина сложилось мнение, что его нельзя направлять в загранкомандировки.
— Интересно. А почему у вас сложилось такое мнение?
— А вам ничего об этом не известно?
— Об этом мнении нам ничего не известно. Чарустин, по-моему, больше не выезжал...
— Не выезжал... Вопрос о его новой командировке рассматривался в министерстве, и его кандидатура была отклонена.
— Почему же?
— Его поведение в ФРГ показалось нашим товарищам... — Баландин замолк, подыскивая подходящее слово, — поведение его в ФРГ мы считали недостойным!
Я пристально смотрел на Баландина. Все, что он говорил, конечно, заслуживало внимания, но что-то мешало мне с сочувствием принимать его слова. Мешала его целеустремленность, заданность, что ли.
— Товарищи докладывали в парткоме, что Чарустин вел себя недисциплинированно, часто отрывался от делегации, что-то там у него было с переводчицей. Или роман, или что-то на это похожее...
— Эти рассказы ваших товарищей как-то зафиксированы?.. — спросил я.
— Нет! Нужды не было. Можно попросить их изложить письменно... Потребовать, наконец...
— Зачем же требовать? В таких вещах насилие излишне...
— Не излишне! Вы были на пожаре? Вы понимаете, что произошло?
— Несчастье произошло...
— И произошло по вине одного человека! Бог спас хорошего парня, сварщика. Обломись труба на сварном шве — засудили бы невиновного.
— Чарустина вы уже считаете виновным?
— Безусловно!
— В чем, на ваш взгляд, он виноват?
— Прежде всего в халатности, в недосмотре, в катастрофе! А жизни людские, кто за это ответит!
— Все это так. В прокуратуре возбуждено уголовное дело.
— На мой взгляд, вы можете глубже заглянуть, чем прокуратура, — продолжал Баландин. — Я знаю Чарустина не первый год. Он никогда не вызывал у меня ни доверия, ни симпатии! Это нечестный и жестокий человек.
Я остановил Баландина жестом руки.
— Николай Николаевич! Вы лицо в данном случае официальное. Каждая ваша оценка должна опираться на факты. Вы сказали, что Чарустин нечестен, далее вы назвали его жестоким. Какими фактами вы могли бы подтвердить свои выводы?
— Мы задали ему вопрос на комиссии, считает ли он себя виновным в случившемся. Он ответил, что не может никак усмотреть своей вины. Это же жестоко! Сколько жизней по его недосмотру... Хотя бы и недосмотру!
