Приблизительно в 9.20 я вылез из палатки и направился Этьенну на радиосвязь. Сегодня был очень напряженный график радиосвязи: первым в 9 часов выговаривался Этьенн, за ним была очередь Джефа, а затем уже моя. В такие дни оставалось только посочувствовать и самому Этьенну, и его напарнику Кейзо. Дверь палатки практически не закрывалась, и каждый новый гость приносил с собой очередную порцию холода, снега и собственных проблем. Правда, последние предназначались исключительно для передачи по радио, но при плохом прохождении, случавшемся довольно часто, они, то есть эти проблемы, легко становились достоянием каждого находящегося вокруг в радиусе действия громкого мужского голоса. То, что эти проблемы излагались каждым участником на своем родном языке, заметного облегчения слушателям не приносило. В эти дни даже ужинать нашему радисту Этьенну приходилось урывками, заедая чуть ли не каждый кусок микрофоном. Выйдя из палатки, я сразу окунулся в какую-то неестественную, чернильную темноту ночи. Было тепло, что-то около минус 15 градусов. Северо-западный ветер нес редкие, крупные, мохнатые снежинки. Навстречу мне из темноты внезапно вывалился Джеф, сверкнув укрепленным на голове фонариком. Он шел пригласить меня на связь. Я поблагодарил Джефа за его истинно джентльменский поступок (как-никак сделать крюк метров двести в кромешной тьме, чтобы позвать меня; правда, чуть позже я понял, что это был не просто крюк, но… впрочем, об этом потом) и, проваливаясь в рыхлом снегу, поспешил к палатке Этьенна, которая была хорошо видна впереди метрах в ста благодаря яркой, освещавшей ее изнутри керосиновой лампе. Связь была неважной. Беллинсгаузен разбирал меня плохо, приходилось по многу раз громко повторять одно и то же, так что я в конце концов даже сам томился, не говоря уже о совершенно ошалевших Этьенне и Кейзо, которые давно уже мысленно примерялись к спальным мешкам. Наконец ко всеобщему удовольствию связь закончилась, и я выполз из палатки.
Чернота ночи, как мне показалось, еще более сгустилась, особенно после яркого света в палатке. Ветер усилился, и пошел густой снег. Я, подсвечивая себе фонариком, довольно бодро направился туда, где совсем недавно оставил палатку с уже, наверное, спящим Уиллом. Пройдя примерно шагов пятьдесят, я остановился — никаких признаков жилья впереди, равно как справа и слева. Я быстро обернулся — сквозь падающий снег палатка Этьенна была видна еще достаточно хорошо. «А если они сейчас погасят лампу? — промелькнула у меня мысль. — Это весьма вероятно. Ведь когда я уходил, оба они уже были наполовину в спальных мешках». Я еще раз посмотрел вперед — ничего! И тут я вспомнил, что когда я встретил Джефа час назад у своей палатки, то он, обычно весьма сдержанный в проявлении эмоций, на этот раз как-то особенно обрадовался встрече со мной, хотя прекрасно знал, что я собираюсь на связь и поэтому скорее всего попадусь ему навстречу. «Тут что-то не так», — подумал я, все еще не допуская мысли о том, что вот так просто можно заблудиться, находясь где-то совсем рядом со своей палаткой и при относительно приличной погоде. Уходя из палатки, я погасил свечу, так как не знал, когда вернусь, а Уилл уже залезал в спальник, поэтому наша палатка была темна и очень хорошо маскировалась чернильной темнотой ночи. «Дела!» — подумал я, все еще стоя на вместе, но затем резко повернулся и побежал на свет палатки Этьенна.
В голове у меня уже созрел план поисков своего ночлега. Я вспомнил, что сегодня, когда мы останавливались на стоянку, нам с Уиллом не удалось своевременно затормозить собак, и они подошли довольно близко к идущему впереди нас Джефу. Поэтому, когда я закапывал в снег якорь доглайна, он оказался всего метрах в двадцати от задника его нарт. Я надеялся, найдя палатку Джефа — что представляло собой отдельную задачу, — выйти к его нартам и далее к моим собакам и наконец в конце этой цепочки отыскать свою палатку. Я помнил, что Джеф и Дахо поставили свою палатку впереди и левее палатки Этьенна метрах в пятидесяти. Поэтому, подойдя вплотную к палатке Этьенна, я стал соображать, что могло бы в этой темноте означать «впереди и левее». Джеф и Дахо давно спали и, естественно, без света, так что во всей этой логически обоснованной цепочке ориентиров только один пока не вызывал никаких сомнений — палатка Этьенна.
Я пошел наугад таким зигзагом, как ходит в поисках дичи охотничья собака, все время оборачиваясь назад, чтобы не потерять из виду свой маяк. Поиски мои довольно быстро и победно завершились — я увидел в свете своего фонарика темный треугольник палатки Джефа, дальше мне не составляло большого труда отыскать его собак, которые, естественно спали. Я прошел вдоль упряжки миновал нарты и двинулся дальше, пытаясь высветить в темноте наших собак. Первая попытка не удалась — собак не было! «Что за черт — подумал я. — Ведь, натягивая доглайн вечером, — это отчетливо помнил, — я был шагах в двадцати от нарт Джефа. Где же мои собаки?» Узенький луч фонарика по-прежнему выхватывал из темноты только вихрящийся рой подхваченных ветром снежинок.
Я вернулся назад к нартам Джефа. Задача, стоящая передо мной, казалась очень простой: пройти всего двадцать шагов, оставаясь в створе нарт и не теряя их из вида. Задача то проста, да темнота густа! А тут еще и снегопад, еще более сгущавший темноту. Я призадумался, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда! Призадумайся я чуть пораньше, возможно, мне пораньше пришла бы в голову мысль попытаться найти след нарт Джефа и по нему пройти в сторону своей палатки. Я встал на четвереньки и направил луч фонаря на белую, уже покрытую свежим снегом поверхность. У самых нарт я следа не нашел, зато в метре позади обнаружил едва приметный штрих следа полозьев, который я научился безошибочно выделять среди множества других очень похожих следов, оставляемых ветром на поверхности ледника. Теперь я знал направление, и оставалось только не сбиться с него. Через несколько минут я буквально споткнулся о небольшой снежный холмик, оказавшийся при ближайшем рассмотрении Хэнком. Хэнк недовольно приподнял засыпанную снегом голову, и глаза его вспыхнули в луче фонарика двумя янтарными огоньками. Надо сказать, что реакция уставшей, разбуженной не вовремя собаки мало чем отличается от человеческой, и поэтому, предупреждая вполне законный и готовый вот-вот разорвать ночную тишину вопрос Хэнка о том, кого это, черт побери, здесь носит по ночам, я быстро обхватил его голову и шепнул ему в ухо: «Куайет, Хэнк! Гуд бой!» Хэнк, узнав меня, вновь свернулся калачиком, а я быстро прошел вдоль доглайна к палатке. Расстегивая дверную молнию, я обернулся — ничего, ровным счетом ничего не говорило о том, что где-то рядом находятся другие палатки: густая, плотная темнота ненастной ночи поглотила все. Эта почти физически ощутимая темнота и пережитое недавно приключение напомнили мне конан-дойлевское: «Опасайтесь из… палатки… когда силы зла царствуют над миром. Уилл спал, погрузившись в мешок с головой. Одна конфорка примуса едва светилась бледно-голубым огоньком, света которого мне хватило, чтобы быстро раздеться и, нащупав вход в мешок, забраться в него.
