Больше помощник ничего не добавил, резонно полагая, видимо, что и так сказал, может быть, больше, чем надо, что в его положении и при его натуре было уже подвигом.
Все прояснилось на следующем же заседании Секретариата ЦК, которые всегда вел именно Суслов и куда меня стали приглашать наряду с другими «руководителями идеологических ведомств».
Первым вопросом было утверждение решений комитетов по Ленинским и Государственным премиям в области науки и литературы. Существовал такой порядок – комитеты тайным голосованием принимали решения, а ЦК их утверждал.
Начали с литературы и искусства.
– Да, тут видные имена, – почти промурлыкал председательствующий. – Вот Дудин. Он у нас впервые тут. Максимова, Озеров, Симонов…
Тут он переспросил: «Симонов?»
– Артист, – уточнил кто-то.
– Да, артист, артист. Из театра. Согласиться? Согласиться. Перешли к науке.
– Нету возражений? – тихо, словно убаюкивая, спросил председательствующий.
– Нету, нету, – раздались голоса.
– Тогда есть несколько отдельных замечаний…
Он взял в руки список и взглянул на заведующего отделом науки, который мигом подскочил к нему.
– Вот отсюда, отсюда и отсюда надо бы первых секретарей убрать…
Он провел длинным сухим пальцем по лежавшим перед ним листам. Речь, как я понял, шла о первых секретарях обкомов партии.
– Конечно, это люди заслуженные. Мы их хорошо знаем. В свое время наградим. Но отсюда надо убрать. За науку пусть ученые получают.
Я не без злорадства подумал о тех первых секретарях, которые завтра не увидят себя в списках новых лауреатов. Мягко Михал Андреич стелет да жестко спать. Я уже и раньше был свидетелем экзекуций похлеще этой, совершаемых при посредстве всего нескольких фраз, произнесенных в той же усыпляющей манере.
На одном из пленумов ЦК КПСС, которые тогда проходили в так называемом Свердловском, бывшем, а теперь, кажется, снова Екатерининском зале, Суслов, председательствуя, вдруг заявил, что «надо бы», учитывая интересы страны, чтобы генеральный секретарь партии, пользующийся непререкаемым авторитетом, обладал бы одновременно самым высоким государственным титулом, потому что в отношениях с высшими государственными деятелями зарубежных стран…
Сидевший рядом с ним в президиуме обладатель того самого государственного титула Подгорный, который до этой минуты не поручусь, что не подремывал слегка, беспокойно ворохнулся. А из зала уже протянул руку и попросил слова кто-то из пресловутых первых секретарей…
– Вношу предложение избрать председателем Верховного Совета СССР верного ленинца, беззаветного борца, уважаемого и ценимого всеми нами…
– Не избрать, а рекомендовать, – с отеческой улыбкой поправил Суслов. – Пленум, товарищи, как вы знаете, не имеет формально права избирать главу Верховного Совета, – тут снова, как бык на бойне, которого оглушили первым ударом молота, дернулся рядом с ним Подгорный. – Пленум может только рекомендовать. Но я думаю, – тут он заговорщически улыбнулся, – если мы порекомендуем, депутаты к нашему мнению прислушаются.
В зале раздался смех и дружные аплодисменты. Подгорный, словно бы ушам не веря, поводил глазами по залу.
– Проголосуем, товарищи, кто за то, чтобы рекомендовать Верховному Совету СССР избрать… Единогласно. Принято.
Подгорный вскочил как ужаленный и устремился было вниз, из президиума в зал. Я уже видел, что так пересаживался освобожденный по предложению Брежнева от обязанности зампредсовмина Мазуров.
Но Суслов, откуда и сила взялась, тонкой своей рукой вцепился в пиджак Подгорного и удержал его на месте.
И у того словно бы успокоение какое-то промелькнуло во взгляде. Суслов между тем продолжал:
– Поскольку, товарищи, мы только что проголосовали за рекомендацию избрать генерального секретаря… Товарищ Подгорный, по всей вероятности, не сможет уже оставаться в этой должности…
По залу снова прошел легкий смешок.
– Но это решать Верховному Совету. А сейчас есть предложение в этой связи освободить Николая Викторовича от обязанностей члена политбюро. Кто за? Кто против? Нет.
Теперь Михаландрев сам тронул за рукав словно бы приросшего к стулу Подгорного, и, когда тот посмотрел на него невидящим взглядом, подтолкнул его в направлении зала.
На другом заседании, когда Суслов, председательствовавший в присутствии Брежнева, предложил прения считать законченными, «подвести черту», а товарищам, не успевшим выступить, предоставить слово в следующий раз, из зала поднялся человек с большими висячими усами.
– Десятый год заседаю в этом почтенном собрании, каждый раз прошу слова и каждый раз передо мной черту подводят.
Суслов словно бы не слышал раздавшегося сочувственного смеха.
– Итак, – повторил он, – есть предложение подвести черту и всем записавшимся дать слово на следующем заседании пленума. Да, на следующем заседании…
Недели через две я прочитал в «Правде», что в связи с переходом на пенсию Ока Городовиков освобожден от обязанностей первого секретаря Калмыцкого обкома. Соответственно, на следующем заседании пленума, на котором он уже не присутствовал, его освободили и от звания члена ЦК.
Я сидел и продолжал философствовать о том, что слывший спартанцем и аскетом Михал Андреич, быть может, только одну эту роскошь и ценил в жизни, одной ей и предавался – демонстрация власти, беспредельной и безоговорочной, когда вдруг сообразил, что речь пошла обо мне.
В повестке дня стоял отчет председателя Комитета по делам издательств Стукалина. Тишайшего, как любил называть его Яковлев, «А. Н.», незадолго до этого разжалованный из идеологических цековских начальников в послы. Тишайший, вопреки своему прозвищу, довольно громко и уверенно рапортовал о победном марше лучших произведений общественно-политической и художественной литературы по миру. И одновременно сетовал на то, что благодаря проискам международных спецслужб работа по их продвижению связана с немалыми затратами, чего не хотят понимать Минфин и другие фискальные организации.
– Мы им подскажем, – заскрипел со своего места Михаландрев и посмотрел в сторону завотделом пропаганды Тяжельникова, который тут же стал торопливо что-то писать в лежавший у него на колене блокнот.
– Идеология – наше главное оружие в борьбе с капиталистическим образом жизни, – продолжал наставительно Суслов. – На идеологии мы экономить не будем. И зарабатывать тоже. Наши идеологические учреждения существуют не для того, чтобы валюту зарабатывать. – И тут он многозначительно посмотрел в мою сторону. – Для этого у нас есть Внешторг, – тут он стал искать взглядом Патоличева, но того в зале не оказалось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
