— Ты хочешь сказать, что мост разумен? — уточнила Ленда. — Как трактир?
— Ну, в такой-то степени, конечно, нет. Я не почувствовал присутствия мозговика. Наверняка есть немного под камнями, но гораздо меньше, чем здесь. Столько, чтобы хватило для простых действий. Однако думает и планирует — дом. Вряд ли — грифон. Грифон — это глаз и ухо. Ну и летающая катапульта, уничтожающая сверху хорошо вооруженные колонны.
— И курьер? — Дебрен поднял брови, поэтому Ленда пояснила: — Кто-то должен передать мосту, что запланировал дом. Конечно, — добавила она, — если ты не шутишь и не дурачишь нас своей болтовней о разумных домах.
— Я не шучу. А курьер не нужен. Та мазь, которой Йежин испачкал штаны, а еще раньше Мешторгазий швырялся с крыши в бельницких разведчиков, — раствор ртути и нескольких органических добавок. Когда-то, прежде чем научились делать излучающие энергию зеркала, этим составом насыщали дерево и таким образом изготовляли излучатели. Ваша крыша, Петунка, как раз и есть такое ранневековое зеркало. Оно позволяет грифону общаться с домом, а дому — с мостом. Потому я и спрашивал, виден мост или нет. Деревья не ослабят сигнала, но если б между трактиром и мостом была какая-то гора… Голову на отсечение не дам, но, вероятно, именно поэтому Мешторгазий первым делом залез на крышу. Без прямой видимости весь план мог провалиться. Потому и получил по голове бельницкий разведчик. Помните — тем бочонком?
— Стало быть, — подытожил Збрхл, — если Пискляк отбросит когти, то нам на шею усядется дом?
Дебрен кивнул.
— И бельничане, — вздохнула Петунка. — Именно это я хочу сказать. Мост защищался, если его пробовали уничтожать, но патриотизма как такового в нем нет. Бельницкая армия не раз по нему проходила. Он мог ее задержать. Но не хочет. Даже Гвадрика.
— Гвадрик проезжал по мосту? — удивилась Ленда.
— Трижды, с крупными силами, всегда на Румперку. Откуда бы взялись мы с Вацланом? — усмехнулась она не очень радостно. — Дворцовая гвардия никогда без князя не ходит.
— Откуда бы вы?.. — Збрхл не решился докончить.
— Перед вторым вторжением Гвадрика — тем, которое предваряло рождение Вацлана, — сюда заявился один известный бесяр. Или, если вам больше нравится, ведьмак. Он закончил жизнь, как и его предшественники, но был действительно прекрасным специалистом и перед смертью здорово старогродца поуродовал. Свидетели думали, что грифону уже каюк. Что он поплелся в лес подыхать в дебрях. Ну и разошлась весть, будто террору на пограничье конец. Сразу соотношение сил изменилось. Наших гарнизонов нет, ибо к чему они, если Доморец границу сторожит. Доморца нет, народ охмелел от радости, некому будет с предостережением мчаться… Ну и Гвадрик вспомнил молодость, прыг на коня и лично повел своих на Румперку. А один из его приближенных прихватил меня с ягодами и сделал женщиной.
— Как его звали? — как бы равнодушно спросил Дебрен.
— А вот этого-то он мне аккурат на ушко не шепнул. А может, я недослышала. Он был в забрале, старец мерзкий. Небось не впервые так забавлялся и знал, что насилуемые девки метят когтями в морду попасть. Или хотя бы оплевать пытаются. А это вроде бы к неудаче.
— Старец? — угрюмо повторила Ленда. — Тогда, пожалуй, не из гвардии. Ты правильно сказала: где князь, там и его гвардия. Они должны быть его щитом, и в немногочисленную хоругвь попадают только лучшие из лучших. Молодые, сильные. Даже командиры… Так что твой насильник или не был стариком, или был не из гвардии. Может, тебя сопение обмануло. Но я тебе скажу… — Она замолчала, хотя Петунка не пыталась перебивать.
Только когда стало ясно, что Ленда больше ничего не скажет, Петунка заговорила:
— Я не очень-то соображала, потому что он здорово меня пришиб. Настроение мое, как это часто бывает у насилуемых девушек, тоже не особо располагало к наблюдениям. Но то, что он был старым, я отметила. Хотя бы по тому, как чудовищно долго все тянулось. Правда, в то время я совсем не так, как сейчас, оцениваю старость. Молодому собственный родитель стариком кажется. Но он был седой, были у него проблемы мужского характера, а когда он наконец с ними управился, то подчиненным пришлось его с меня стаскивать, так натрудился.
— Тогда, пожалуй, он и верно был не из гвардии, — поддержал Ленду Дебрен.
— Чтоб пес сожрал его, его герб, положение и все прочее! Я не ради собственной или Вацлана похвальбы это рассказываю. Но уж если говорю, так честно, без выкрутасов. Это был дворцовый гвардеец. Я знаю, потому что на кирасе у него был изумительно выкованный герб. Позолоченный. Княжеский. Армия в Бельнице государственные знаки носит. А у этого был личный, княжеского рода.
— Невероятно, — без тени сомнения заявила Ленда. — Это никак не мог быть личный герб. Ты скорее всего даже не знаешь, как он выглядел. Большинство людей думают, что бельницкие князья помещают в гербе то же, что и город, а за ним все королевство: золотой ромб на черном поле, а на ромбе замок. Правда, армия и прочие организации такой же знак носят, только с короной сверху. При демократии корону выкинули и заменили меховой шапкой, а черный фон — синим. Потому что якобы наступит благоденствие, которое символизирует шапка, а кругом сплошь братские демократии, что символизирует синий цвет. Владыки тоже издавна выступают под флагом с ромбом и замком и так же реверс монет чеканят. Но…
— Но я не о таком гербе говорю, — мягко перебила ее Петунка. — И еще раз повторяю: чтоб пес сожрал все гербы с коронами или без них. Но как раз герб-то и удивил меня на картине Роволетто, потому я и затрагиваю эту тему. И вообще тему насилования в ягоднике. Потому что хоть этот инцидент по понятным причинам я не обсуждала столь подробно, как проблемы с проклятием, Роволетто нарисовал так, будто стоял рядом и все видел. Причем… причем лучше, чем я.
— Что ты хочешь этим сказать? — Дебрену не нравилось то, что он услышал. И то, что предстояло услышать.
— Что фактически я не знала личного герба князей Бельницы. То есть, конечно, в общих чертах знала. Как я говорила, гвардия трижды появлялась в здешних местах. Моя мать тоже имела сомнительное удовольствие столкнуться с подлецами, носившими два перекрещивающихся столба на одеждах. Ведь так этот герб выглядит, правда? Перекрещивающиеся коричневые бревна на желтом. — Ленда, удивленная и как будто обеспокоенная, кивнула. — Но это я знала от матери и запомнила по кирасе насильника. Пара столбов — Роволетто только это от меня услышал. Я вообще рассказала ему совсем немного — так, пару фраз, а потом принялась реветь. Больше он к этой теме не возвращался. Я говорила, он художник был, деликатный по природе. Из трех фраз одна была о том, что со мной случилось. Вторая — о личности исполнителя, а тем самым о гербе. И третья — о способе. То есть что друзья старика меня держали. Можно было ограничиться двумя фразами, но я не хотела, чтобы он подумал, будто я гулящая и не пыталась защищаться. А он, холера, из этих двадцати слов большую и подробную картину создал. У меня даже челюсть отвисла, когда я увидела.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
