– Экипаж мадам Эрмесен, – прокомментировал Бергамин. – У нас в городе карет почти что нету – двуколки да возки…
– Это я заметил… Что это?!
В глубине двора возвышалось строение, соединенное с особняком крытой галереей, которого прежде Мерсер за оградой не разглядел. И оно произвело на него глубокое впечатление, а Мерсер всякого повидал. Поразила его отнюдь не архитектура, самая обычная, и не размеры, довольно скромные. Здание было словно создано из воплощенной тьмы. Черные плиты, которыми обшили стены, были гладко отполированы, но при этом не отражали свет, а, казалось, поглощали его.
– Часовня, – ответил Бергамин на вопрос Мерсера. И добавил: – Мрачно, да. Но она тут еще с прежних времен.
Не желая более отвлекаться, он двинулся к парадному крыльцу. Здесь Мерсера и капитана встретил лакей и препроводил в покои. Покуда они шли, Мерсер снова вспомнил свой визит в Стор-Олленше. Владение Орана напоминало поместье госпожи Тевлис разве что размерами. Этот дом был обитаем. В него было вложено больше денег, и, пожалуй, эти деньги были потрачены с большим вкусом. Мозаичные и мраморные полы, а также панели из самоцветных камней, вероятно, призваны были напоминать о шахтах и каменоломнях, принадлежавших хозяину. Еще из-за этой красоты в комнатах было бы холодно, как в гробнице, если бы не обилие ковров, несомненно доставленных из-за Южного мыса.
Когда они вошли в гостиную, там уже дожидались три дамы, в которых, несмотря на смену туалетов, без труда можно было узнать госпожу Эрмесен, Драгонтину и Айму. И почти одновременно из противоположной анфилады комнат вынырнул мужчина в бордовом кафтане. Он непринужденно подошел к ручке Соримонды и любезно поклонился остальным.
Мерсеру доселе ни разу не приходилось видеть «владетельного князя» Галвина, и все же, несмотря на свободные манеры вошедшего, Мерсер усомнился, что это Оран. На лице его не было заметно следов долгой и продолжительной болезни, а на лице Бергамина – смущения, в каковое тот обычно впадал при встрече с влиятельными людьми, как успел заметить Мерсер в столичных салонах. Этому господину было около сорока, явно более тридцати; у него было круглое обветренное лицо, зачесанные назад рыжеватые волосы до плеч, судя по залысинам – свои собственные. Переносицу оседлали очки с толстыми стеклами – их на Севере можно было узреть лишь на служителях Церкви и наставниках юношества.
– Флан Гарб, управляющий и… э-э-э… правая рука господина Орана, – сообщил Бергамин.
– А вы тот самый господин, из-за которого в нашем городе столько шуму? – спросил управляющий. – Очень, очень интересно.
Замечание это не понравилось Мерсеру, так как, исходя из жизненного правила всегда держаться в тени, шума вокруг своей персоны он крайне не любил. Но, возможно, слова Флана Гарба были лишь данью условности. Никакого интереса к Мерсеру он не проявил, его привлекала хорошенькая Айма.
– Дорогая Клара, сегодня мы можем вас порадовать, надеюсь, что и вы порадуете нас. Господин Оран выписал тот самый инструмент, о котором вы ему рассказывали…
– Неужто педальную арфу?
– Верно. А наши умельцы ее несколько усовершенствовали… и настроили.
– Не томите, господин Гарб, я хочу на нее посмотреть!
– К вашим услугам, дражайшая Клара…
Они удалились в противоположный конец гостиной, где стояла арфа, значительно превышавшая размерами ту, на которой Айма-Клара играла у госпожи Эрмесен.
«Он обращается с ней фамильярно, однако Аймой не называет, – подумал Мерсер, провожая взглядом управляющего и гостью. – Следовательно, в ближайший круг скельской вдовы он не допущен».
Тем временем «скельская вдова» обратила на Мерсера благосклонный взгляд. Она была в лиловом, расшитом золотыми цветами платье, тщательно убранные волосы поддерживал гребень с серебряным полумесяцем. Кажется, это были символы богини Дианы? Или нет, у Дианы полумесяц повернут в другую сторону.
– Рада видеть вас в добром здравии после перенесенных испытаний.
– Сущая безделица, сударыня. Скажите лучше, почему вы не позволили мне засвидетельствовать благодарность за ваши хлопоты письмом?
– Потому что оно бы меня не застало. Я ездила в монастырь Святой Евгении помолиться о выздоровлении господина Орана.
– В Галвине есть монастырь? Никогда не слышал.
– Не в Галвине, а подле него. Совсем небольшая обитель, в ней меньше десятка черниц. Я по мере сил стараюсь ее поддерживать. Ибо, хотя в городе обо мне поговаривают, что я до неприличия увлечена языческим прошлым Древней Земли, я помню свой христианский долг, в отличие от тех, кто склонен считать меня язычницей. – При этом она бросила красноречивый взгляд в сторону Бергамина. – Заметьте, в наше время можно безбоязненно восхищаться римскими или греческими древностями, это даже считается признаком просвещенности. Но стоит завести речь о мудрости и величии наших предков, тут же услышишь тьму нелепых обвинений. Не глупо ли? Да еще являются сочинители, которые творения древней мудрости подменяют собственными вымыслами, сказочками для слабоумных детей.
Она снова метила в Бергамина. Но Мерсер ее не поддержал. Рядом с напиравшей на него роскошной Драгонтиной в аметистовом платье комендант выглядел еще более жалким, чем обычно. Невольно вспоминались прекрасные принцы и мужественные воители из его романов. Не пытался ли он таким образом компенсировать собственную неказистость?
– Насколько я знаю, капитан Бергамин очень увлечен историей империи, – сказал Мерсер.
– Эрдской историей, – презрительно поправила его мадам Эрмесен. – Лучше бы он оставался при своих выдумках, чем воспевал этих варваров.
– Скажите, а не опасно монахиням жить за чертой города? – Мерсеру уже наскучили вечные литературные разговоры.
– В городе опаснее… как вы уже сами заметили. Мастеровщина бесчинствует в Галвине, но боится леса. Дороги безопаснее, чем улицы.
– Значит, его основали вне города из этих соображений?
– Не совсем… Это было в прошлом веке, когда в краях, ныне мирных, происходили всякие междоусобия и преступления были нередки. Тогда и возник этот монастырь. Поначалу он был мужским, и христианского милосердия ради владетели города выхлопотали для него имперское право убежища для несправедливо обвиненных. Потом, в более спокойные времена, мужская община прекратила существование, и ее сменила женская…
Флан Гарб, который вился над припавшей к арфе Аймой, внезапно поднял голову. Ни разговоры, ни треньканье струн не помешали ему расслышать шаги в коридоре.
В проеме двери показался еще один человек, одетый в черное. По эрдским понятиям, господин в черном – если только он не в трауре – и разодетый в яркий костюм управляющий – такое немыслимо было и представить. Однако здесь усиленно отталкивались от северных обычаев. И вдобавок, если бы Лейланд Оран нарядился как подобало щеголю, это бы еще больше подчеркнуло его болезненный вид. Изжелта-бледная кожа, обвислые щеки, синюшные губы – все свидетельствовало о том, что пресловутое нездоровье не было вымыслом. Мерсер даже затруднился определить его возраст. Вряд ли Оран был стариком. За модой, во всяком случае, он следил. Его бархатный кафтан на шелковой подкладке, с тиснеными шелковыми цветами, был новейшего фасона, равно как и башмаки с серебряными пряжками. Кроме того, он носил парик, что не очень характерно для выходца с Юга, – пышный, белокурый.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
