Оскар спал, как будто вернулся с войны. А вечером, когда дом загудел в предвкушении посольских приемов, Юля принесла в комнату радио.
«Первое в мире испытание хроно-бомбы, — сообщил диктор. — Человечество сможет за себя постоять, если возьмет на вооружение новые технологии…» «Ну и наплевать, что они из будущего, — оппонировал гость в студии, — ведь это наше, общее, человеческое будущее, которое мы обязаны защитить». «Господа, господа… — возражал ведущий. — Мы должны дождаться конца расследования! Мы не можем делать выводов, не имея точной информации…»
Оскар наблюдал примерку нарядов, не обращая внимания на приемник. Его уже устыдили за отщепенство и эгоизм. На него обиделись и, в конце концов, плюнули, потому что Натан Валерьянович запретил домочадцам тиранить ученика. На Оскара перестали обращать внимание и лишь изредка интересовались здоровьем: не кружится ли у него голова от счастья за успехи Эрнеста? Но голова кружилась в доме у всех, кроме Оскара. Полицейская машина еще несколько раз подъезжала к воротам. Посольские лимузины с темными стеклами ждали за забором. У канавы сидели фотокорреспонденты. Дом кипел и бурлил. Свет не выключался, голоса не утихали. Постоянным потоком заходили и выходили друзья и родственники, друзья родственников и родственники друзей. Подъезжали и отъезжали автомобили. Сестры Боровские не могли отбиться от подруг, желающих сфотографироваться с их знаменитым братом. На профессорскую дачу, не переставая, звонили поклонницы и общались с Розалией Львовной по-французски.
— Когда это прекратится? — вопрошала Розалия, обращая взор к закрытой двери кабинета супруга. — Натик, дорогой, как мы вернемся домой? Как я посмотрю в глаза соседям? Они подумают, что мы поселились на небе и не станут с нами здороваться.
Натан Валерьянович заперся от всех и общался только с вороной, которую Юля посадила в клетку, опасаясь, что птицу в суматохе затопчут.
— Это для приема у консула, — рассуждала девушка, примеряя наряды. — А это… потом мы все идем в ресторан. Они заказали банкет на двести персон. Если б не событие в промзоне, заказали бы на тысячу. Оскар, как ты думаешь, в Москве ничего не взорвется?
— Не взорвется, — заверил молодой человек, и Юля вернулась к нарядам.
— Вот и хорошо, — сказала она. — Пока идут торжества, лучше будет, чтоб ничего не взрывалось, а потом, когда мы поедем в Париж, пусть разлетится все вдребезги. Этот костюм я надену для фото-сессии, — решила она. — А платье… как ты думаешь, кремовое для театра сойдет? У нас правительственная ложа, между прочим. Оскар… ну хотя бы в оперу ты с нами можешь сходить?
— Нет.
— Из-за этого?.. — Юля ткнула пальцем в радиоприемник. — Думаешь, тебя схватят прямо в антракте?
— Мне доктор велел здоровье беречь.
— Не понимаю, как опера может навредить твоему здоровью. Не знаю, не знаю… а если эту кофточку надеть с юбкой от розового костюма…
— Одень все и не мучайся.
— Но этот джемпер мне не идет. Алиса тоже от него отказалась. Может, Сонечке предложить? Я костюм только из-за юбки купила. Что если одеть ее с кофтой и вот этими бусами, как ты думаешь, я сойду за мадмуазель?
— За цыганку сойдешь.
— Женя сказал, что мне идут короткие юбки.
— Женя будет в восторге, если ты вообще забудешь одеться.
— Да ну тебя… — отмахнулась девушка. — Между прочим, Женя — хороший человек. И к тебе хорошо относится. К тебе много людей относятся также хорошо, как Женя?
Дом пустел постепенно. Сначала умчались гости, прихватив Алису и Сонечку. Розалия Львовна заболталась было по телефону с родней, но скоро поняла, что времени не осталось. В мгновение ока она собрала в дорогу Левушку и Натана Валерьяновича. Всех поместила в машину, а тех, кто не влез, поручила Жене. В машину доктора, кроме Юли, село еще человек семь. Ребята из поселка, которых не пустили на корт, немного потолкались у забора и пошли до шоссе пешком. Одна за другой исчезли машины посольства. Опустевший дом еще по привычке гудел. Оскару слышались шаги, разговоры. Несколько раз он вставал с кровати, чтобы запереть входную дверь, которая была заперта. Несколько раз подходил к калитке. Утоптанная земля простиралась от забора до бесконечности. Две брошенные машины давно забыли, кто их хозяева. Военный вертолет пролетел в сторону промзоны. Оскар услышал серию щелчков фотоаппаратов. В тот же миг на него напала компания журналистов.
— Как вы прокомментируете инцидент в Рогачевке? — услышал он.
— Вы допускаете, что там было испытание хроно-бомбы?
— Оскар, что вам известно о новом оружии? Какое отношение вы имеете к его разработке?
— Как вы считаете, связан ли повышенный фон гамма излучения с испытанием оружия?
— Вы думаете, что тотальные проверки на радиацию оправданы или только сеют панику?
— Посмотрите сюда, господин Шутов… — вспышка ослепила глаза.
Оскар запер калитку, поднялся наверх и с высоты посмотрел, как ссорятся между собой корреспонденты.
— На тебя охотятся? — спросила графиня. — Или на крошку?
— Просто охотятся. Никак не могу привыкнуть. Ладно, я, отшельник… А как малыш будет справляться с этой армией наглецов? Иногда подумаешь, прав ли я был, что занялся его теннисом?
— Когда он был маленьким… почти как Левка сейчас, я в первый раз привезла его на турнир, — вспомнила Мирослава. — Чего мне это стоило — вспомнить тошно. Стояла страшная зима. Одели ребенка во что попало, в смешную кроличью шубку, которую сшил палач. Валенки я купила по дороге у бабки, боялась, что у него отмерзнут ноги. Густав выбросил нас на Балтике и застрял, потому что вода в заливе замерзла. Добирались на автобусах, электричках. В одной руке барахло, в другой крошка. Я его таскала за воротник, как сумочку, и проклинала все на свете. Точно как ты сейчас. Думала, на фиг мне это? А теперь понимаю… что, собственно ему от жизни осталось, кроме этого несчастного тенниса? Ничего. Никто в него не верил, даже я. Маленький был, худенький. Все надо мной смеялись, говорили, что я его не кормлю. Никто не ожидал, что мальчишка играет. Никто представить не мог, что он ракетку способен держать в руках. В раздевалке он на живого человека не был похож. Все потихонечку разминаются, настраиваются, а мой сидит отмороженный, не шевельнется. И я рядом с ним, такая же. У меня не было сил форму на него напялить. Но как только крошка вышел на корт… Как только камеры вокруг него защелкали вспышками, как только первые аплодисменты послышались — детеныша как подменили.
— Как сыграл?
— Не спрашивай. Реву было!.. Обещал, что убьет меня, когда вырастет. Если честно, в его проигрыше была моя вина. Они играли на укороченных кортах, а мой привык лупить ракеткой на всю длину. Тогда я сказала: «Малыш, не кисни! Завтра о твоем позоре никто не вспомнит. И об успехе тоже. Мы зайдем на этот турнир еще раз, и всех победим». Теперь с каждого турнира у нас несколько кубков: за первые места, за вторые, за третьи. Мы думали, так будет всегда. Я надеялась, потому что крошка не представляет себе другой жизни, кроме как мордой в телевизоре. Он чувствует себя человеком только тогда, когда ему тычут в лицо десять штук микрофонов и слепят лампами. Понимаешь?.. Он до сих пор не верит в то, что живет. Иногда мне кажется, что он не замечает этого глючного мира так же, как мир не замечает его.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
