экстрадицию из новой Конституции.
– Я посоветовал им использовать все методы, подкупать всех, кого придется, и что я сделаю то же самое, – сказал отец, добавив, что уже получил приличное количество голосов.
15 декабря отец, как обычно, встал в полдень и увидел в газете, что правительство издало новое постановление – Указ 3030. Более того, газеты опубликовали полный текст. После завтрака – состоящего, как всегда, из омлета с жареным плантаном кубиками, риса и мяса – он остался в столовой и внимательно изучил новый указ, на который правительство возлагало надежды, что отец сдастся.
– Посмотрим, как они исполнили мои требования, – сказал отец, а затем замолчал на целых пять часов.
За это время он исполосовал почти весь текст шариковой ручкой и заполнил заметками несколько листов бумаги. Где-то после пяти вечера он, уставший, сообщил нам, что у него имеется множество возражений касательно Указа, и он снова собирается направить свои предложения в правительство. Большую часть ночи отец составлял длинное письмо, которое и отправил своим адвокатам, чтобы те передали его президенту. Заодно он проинструктировал своих советников о том, что они должны сообщить СМИ от имени «Лос-Экстрадитаблес».
Как отец и просил, СМИ сообщили, что «Лос-Экстрадитаблес» проинформировали правительство, что считают Указ 3030 объявлением войны и не согласны с большей частью документа. Через адвокатов Пабло настаивал на отмене условия о добровольном признании наркоторговцами вины, чтобы получить смягчение приговора и другие преимущества перед судом. Ему этот пункт казался неприемлемым.
Три дня спустя отец с удивлением узнал, что младший из братьев Очоа, Фабио, сдался и уже находится в тюрьме строгого режима в Итагуи. Три недели спустя Хорхе Луис и Хуан Дэвид Очоа последовали его примеру. Пабло не понимал, почему его друзья приняли условия правительства. Но, хоть он и считал, что сдались они слишком поспешно, он все же решил подождать и посмотреть, что произойдет.
В начале 1991 года, после празднования Нового года с дядей Роберто, нам снова пришлось вернуться в унылые стены укрытия на Авениде Ориенталь. Отец считал, что с ним мы будем в большей безопасности. В войне против правительства он был готов пойти на все, будучи уверен, что этот год будет решающим для всей нашей семьи.
Правительство никак не реагировало на предложенные изменения к Декрету 3030, так что отец, как позже рассказал нам Чопо, решил убить Марину Монтойю, которую все еще держал в заложниках. И хотя правительство публично поклялось не освобождать похищенных силой, в конце января давление со стороны их семей заставило государство пойти на этот шаг, что, в свою очередь, спровоцировало крупный конфликт. Во время неудачного штурма усадьбы в Копакабане, попытавшись бежать вместе с оператором Ричардом Бесеррой, от нескольких огнестрельных ранений умерла Диана Турбай.
Хотя и полиция, и администрация Гавирии заявляли, что похитители расстреляли заложников, когда усадьбу окружили полицейские силы, отец всегда говорил, что дал своим людям предельно ясные указания не убивать заложников, как и обещал Диане Турбай.
Пару недель спустя, когда шумиха утихла, и отец все еще публично выражал готовность сдаться, ему пришло сообщение о том, что большая группа агентов Управления уголовного розыска скрывается в грузовике, припаркованном под мостом Авенида Сан-Хуан в пятидесяти метрах от арены для боя быков «Ла-Макарена». Чуть позже я подслушал Джованни, говорившего кому-то, что Пабло отправил его туда на белом «Рено», нагруженном ста пятьюдесятью килограммами динамита.
От этого взрыва погибло восемнадцать человек: три унтер-офицера, шесть агентов Управления уголовного розыска и девять мирных жителей.
Отец был уверен, что агенты Управления были также людьми тайной организации из Боготы, известной как Лос Рохос[88] – Красные, которая специализировалась на преднамеренных убийствах. Несмотря на все обоснования, которые он приводил, нам с матерью казалось, что он зашел слишком далеко в своем желании надавить на правительство. Поэтому после взрыва возле арены, в результате которого множество людей погибли или были ранены, я попросил его остановиться.
– Что случилось, сынок?
– Я устал от насилия, папа. Очень устал и очень опечален смертью всех этих невинных людей. Наши друзья и родственники постоянно ходят туда на корриды, и от одной из твоих бомб может умереть любой из них, даже бабушка Эрмильда. Так ты не решишь наши проблемы, а только создашь новые.
Помню, мы тогда сидели в столовой втроем, и мать обняла меня, сказав:
– Ради всего святого, Пабло, что ты делаешь? Пожалуйста, прислушайся к мольбам своего сына, к моим, положи конец этим ужасам.
– Нет, милая, послушай. И ты, сынок. Да, быть может, сейчас погибло несколько невинных людей, но ведь я уничтожил и множество тех, кто постоянно совершает убийства в этом городе. Война есть война, некоторые люди умирают, когда она идет. И потом, стоит человеку родиться – его судьба уже предрешена, неважно, радостная или горестная.
Тем не менее отец, казалось, услышал нас и в течение следующих нескольких недель старался поддерживать диалог с правительством и быть в курсе последних событий, касающихся Учредительного собрания в Боготе. Он знал, что вопрос об экстрадиции будет обсуждаться в начале июня и что ассамблея завершит работу и представит новую Конституцию в конце июля. Задача выглядела простой: у него были голоса депутатов, которым он и другие наркокартели помогли войти в состав собрания. Ходили даже слухи, что ради уверенности в отмене закона о выдаче картель Кали потратил пятнадцать миллионов долларов, а мой отец – пять.
Через несколько дней, 16 апреля, я отправился в Эль-Виверо рядом с поместьем Монтекасино на день рождения младшей сестры моей матери. Вперые с моего возвращения из Швейцарии я видел так много людей сразу.
Мы с именинницей выросли практически как брат и сестра. Кроме меня и других родственников она пригласила нескольких друзей из старшей школы, и среди них – семнадцатилетнюю красотку Андреа. Я был слишком застенчив, чтобы пригласить ее на танец, но попросил тетю нас познакомить. Мы разговорились и так и провели весь вечер вместе.
По воле судьбы в тот период в моей семье случилась череда первых причастий, дней рождения и других подобных мероприятий, на которые тетя приглашала Андреа, так что я мог продолжать за ней ухаживать. Через полтора месяца телефонных звонков, цветов и писем со стихами я решился поцеловать ее в убежище на Авенида-лас-Пальмас, откуда открывался захватывающий вид на город. Так начались красивые, страстные и единственные в моей жизни отношения, длящиеся вот уже двадцать три года.
Тогда же, когда мы с Андреа начали встречаться, к отцу наведался священник Рафаэль Гарсия Эррерос, человек, находящийся за пределами рассуждений о добре и зле. Много лет он вел программу «Минута божья»
