Зубков задумался. Вскоре он улетел к себе обратно на американщину. Через неделю позвонил и сказал:
– Позвони Шинкареву или Шагину. Они помогут составить письмо. А я постараюсь сделать так, чтобы Ринго его подписал.
Я уже ползал на карачках по квартире – не от алкоголя, а от радикулита, – но Шинкареву позвонил. Не застал. Позвонил Мите Шагину и попросил, как получилось:
– Митя, ты был в Америке и гостил у Папы Мартина. Ты знаешь этикет. Представь себя Ринго Старром и помоги мне написать за него.
Митя помолчал, подышал в трубку и ответил:
– Нет, братишка! Я не могу представить себя Ринго Старром. А ты что – не был в Америке? Все ж были.
– А я не был.
– Что ж делать-то?
– В Америку я уже не успею. Скоро номер газеты выйдет про Джона Леннона и про нас.
Митя не помог. Делать было нечего. Был вечер. В Москве начиналась бойня вокруг Белого дома. Достали этим Домом! Постоянно его то защищают, то штурмуют. Я лежал на ковре возле бутылочки, закрыв глаза и представляя себя Ринго Старром. Он алкоголик и я алкоголик – это нас сближало. Он великий человек, но и меня знают тысячи людей. Это тоже сближало, но не очень…
Темнело. В полудреме я стал вспоминать Ринго. Вспоминал фотографии. Вспоминал все, что знал о нем. Я вспомнил те редкие песни, которые он пел на битловских дисках. И я, конечно, вспомнил про «Желтую подводную лодку». Мне не нужно было вспоминать мотив, который во мне живет всегда, но я стал разжимать губы и мычать слова, затем напрягать связки и петь все громче и громче, заглушая этот злой мир, в котором, кроме музыки, есть еще и пули. Пули эти летели по телеэкрану, светящемуся без звука в моей комнате. Я пел и пел, становясь Ринго:
Ви ол лив ин зе йеллоу сабмарин!
Йеллоу сабмарин!
Йеллоу сабмарин!
Все мы живем в желтой подводной лодке!
В этом и есть различие между нами – мы живем в желтой подводной лодке, а все вы живете в сумасшедшем доме. С этой мыслью я и заснул, а утром встал почти без боли в позвоночнике и, пока ощущение рингости во мне не прошло, написал:
«Я хотел бы поделиться с российским народом своим жизненным опытом. Я знал многих прекрасных рок-музыкантов и просто людей, преданных искусству, которых погубили алкоголь и наркотики. И я знаю многих, кто избавился от губительного пристрастия, кто продолжает жить, сочиняя и исполняя прекрасную музыку. У меня тоже были серьезные проблемы, и я решил их с помощью Бога и программы „Двенадцать шагов“. Я глубоко благодарен этой программе, а вам советую не доводить дело до той стадии, когда вам потребуется сторонняя помощь».
Помедлив мгновение, я рискнул, и у меня получилась подпись – «Ваш РИНГО СТАР».
После подписи я отправился за водкой, и спина заболела снова. Газетная же контора отправила мое письмо факсом в Нью-Йорк. Через день позвонил Зубков и сообщил, что письмо переведено и скоро он вылетает к Ринго. Я был счастлив, продолжая лежать на полу.
Но утром девятого октября я встал на карачки и поехал, несмотря на больную спину, к битломану Васину в офис Храма Джона Леннона. Там с утра раздавали водку, и никакая болезнь меня остановить не могла. Вечером же на концерте в СКК я поднялся на сцену, бросил в зал пачку первого номера рок-н-ролльной газеты, да и сам упал со сцены. Потом пели Шевчук – Бутусов – Кинчев. Потом меня из газеты выгнали. Первый номер оказался последним, и письмо Ринго не пригодилось…
Через пару лет один англичанин сказал мне:
– Вот книга. Ее передал Эрик. Он сказал – отдай кому-нибудь в России. Эрик Клэптон его зовут. Ты знаешь Эрика?
Как мне не знать Эрика! Четверть века назад я ходил с его пластинками в обнимку!
Англичанин протянул книгу, и я пролистнул ее. Книга включала химические автобиографии разных знаменитых людей – лордов, боксеров, рок-музыкантов… Написал о себе и Эрик Клэптон. Об алкоголизме, героине, о трезвости, о том, как срывался и допивался до вшей. Я закрыл книгу и посмотрел на обложку. В переводе книга называлась приблизительно так: «Протрезвей и закайфуй от трезвости». Предисловие к книге написал Ринго Старр. К тому времени я уже два года оставался трезвым. Вот мы и встретились, Рингушка!..
…История Транснационального Джинсового Конгресса – это талантливая пародия на породившее его время, это спектакль, сыгранный как музыкально-политическая импровизация, когда актеры, Маркс – Энгельс – Ленин, безотстраненно играют на своих судьбах, представляя историю уже не молодежного, а поэтому и достаточно истерического кайфа.
Собственно, на провале в Сестрорецке история не закончилась. По крайней мере для меня и Джорджа Гуницкого. Это просто заканчивается вторая часть «Кайфа вечного». Стоит вдуматься в название. Кайф – что-то короткое, стремительное, состояние Икара, летящего к Солнцу. Вечное – спокойствие вроде бы, черный космос без воздуха, пространство за Солнцем, близкое к смерти или к жизни в ином темпе. Несоединимые философски понятия оказались рядом по воле литературы и рок-н-ролла. И если соединились и стали реальностью книги – значит, и есть кайф вечный, вопреки философии. Что – философия?! Всего лишь стройные мысли невечных людей…
* * *
В конце октября меня пригласил за Атлантический океан Институт по проблемам алкоголизма. В нем работает медицинским директором Женя Зубков. Это он помнит песни «Петербурга», которые я забыл. Не зря, видно, я пел их двадцать пять лет назад.
За океаном я делал записи – ими вторую часть и закончу. О музыке и бессмертии читайте в третьей части.
АЛКОГОЛИКИ И ПАПА, СВОБОДНЫЕ ВЫБОРЫ И ГОРЫ КЕНТА,илиПРОИБИШН[1] В РОССИИ НЕ ПРОЙДЕТЛюди мыслят образами и частично словами. Людям пишущим приходится, в силу профессии, переводить образы и слова в предложения, писать их слева направо и строчка за строчкой, нарушая тем естественность и яркость впечатлений. Потери компенсируются мастерством и талантом, если таковые имеются, и, словно палехская шкатулка, в итоге предлагается читателю произведение искусства, в котором рассказывается о жизни слева направо и строчка за строчкой. Читателю предлагается игра – ничего дурного в ней нет, как и нет какой-либо связи с реальной жизнью образа и частично слова. В предлагаемых записках совсем мало нарочитого мастерства, в них автором практически не было сделано поправок, кроме совсем уж вопиющих грамматических ошибок. Автор посчитал, что подобная неразукрашенная проза (конечно же, слева направо и строчка за строчкой!) лучше сохраняет в себе первоначальные впечатления, а именно ими он и хочет поделиться с возможным читателем. Автор также понимает всю степень кокетства – ведь дневники пишутся для себя, а не публикуются за деньги, но, повторим, таковы издержки профессии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
