«Только попробуй там сотри что-нибудь, я тебя убью, честное слово!» – пригрозила на прощание Пенелопа.
Ровно в семь утра меня разбудила Аделаида и сказала, что, если сегодня не придет прачка, стирать придется нам с нею. Вернее, я буду стирать, а она советовать, как правильно это делать.
Мы обходим – комнату за комнатой – второй этаж, переходя на шепот у дверей спален Лены и Коржака. Потом я вытираю пыль в гостиной, потом сажусь перед тазом с овощами, сегодня добавилась цветная капуста, мне нравится ее разрезать – получается много-много крошечных баобабов.
Красный шарф я запрятала под свой матрац, смешно, конечно, но больше некуда.
Хорошо, что нужно чистить овощи, мне с ними удобнее всего думать.
Вчера поздно вечером, когда Лену принесли в кровать, я дождалась тишины и пробралась в ее спальню. Сняла один чулок, размотала повязку. На ноге абсолютно ничего не было! Ни намека на татуировку, ни царапинки, ни оспинки – ничего! Мне пришлось подтащить ногу к самому ночнику, так что голова Лены и туловище сползли на пол, но и при свете лампы я не обнаружила ни единого пятнышка под повязкой.
Намотать бинт на щиколотку у меня хватило сил, а вот натягивать на ногу чулок не хотелось. Я натянула его на руку, а потом еще засунула ее безвольную ладонь в туфлю на каблуке.
Обыскивать комнату не решилась, только осмотрела содержимое тумбочки у кровати. Обнаружила иностранный паспорт Лены и заложенную в него квитанцию на парковку.
– Прибыли прачка и повар! – доложила Аделаида. – Оба узкоглазые.
– Корейцы? – напряглась я.
– Да какая разница? Совсем сбрендила моя хозяйка, вот что страшно!
Это были вьетнамцы. Прачка – молодой худой вьетнамец, повар – пожилой толстый вьетнамец.
– Капуста – это холосо! – тут же похвалил повар вырезанные мною из кочана баобабы.
Когда Бельлинда пробила одиннадцать раз, начали прибывать гости.
– Дядя Ваня! – громогласно представился мне первый гость. – Чехова читала? – и захохотал как припадочный.
Я повесила на плечики его пальто с меховым воротником.
– Дядя Петя! – вкрадчиво доложил второй гость и поинтересовался: – А наш главный санитар, дядя Ваня, уже прибыл?
Я повесила его кожаную куртку.
Третьей пожаловала женщина. Отставив в сторону руку с сигаретой в мундштуке, она оглядела меня снизу вверх, хмыкнула и объявила низким густым голосом:
– Харизма! Для близких людей, разумеется. Где они, эти близкие люди, почему не бегут лобызаться?
Норковая потертая шуба.
Потом шофер Сергей Владимирович привез на своей «Волге» с вокзала дядю Вову из Воронежа:
– У нас метет, как в аду, а у вас тут затишок, елками пахнет!
Куртка с каракулевым воротником.
И тетю Валю из Перми:
– Котеночек, до чего же ты серьезная! Осторожно, пальто длинное, не наступи!
Драповое пальто до пят с воротником из дохлой чернобурки с засушенной мордой.
Последним явился дядя Костя из Твери – сухонький старичок – и спросил, еще не успев раздеться:
– Камин затопили? У Женьки отличный камин, отличный, а у меня дымит!
Дубленка шерстью наружу.
Лаптев с женой и Коржак стояли на изготовку в гостиной, каждому вновь прибывшему насильно всучивали рюмку с водкой, после чего происходило взаимное громкое целование.
– А где Лена? – опомнились гости, когда кое-как расселись.
«Просим! Просим! Лена! Лена!»
Я затыкаю уши пальцами, детским шумным праздником накатывает детсадовское «Сне-гу-роч-ка!».
Появляется Лена в облегающем платье, с лихорадочным румянцем на щеках и застывшей парафиновой улыбкой.
Я иду за ней, закатываю столик на колесиках, устанавливаю его возле розетки, подключаю миксер.
– Вы с ней поосторожней! – сплетничает Коржак. – Мы тут на обед посмели рыбу запить красным виноградным «Шато-Марло», так она ужасно рассердилась! Я правильно сказал? «Шато-Марло»?
Вся компания долго и тщательно рассматривает меня в рискованном прикиде слегка испорченной школьницы.
– Однако, – корчит удивленную гримасу Харизма. – Мне кажется, сложностей не миновать. Как ты думаешь, Петя?
– Сложности, они на то и существуют, чтобы их преодолевать!
– Ты у нас самый главный, все-таки замминистра, тебе и командовать! – вступает в обсуждение дядя Ваня.
– У нас тут Леночка главная, милая наша хозяйка, пусть она командует.
– Алиса, мне что-нибудь легкое, на твое усмотрение. Ты сама знаешь, – неопределенно машет рукой Лена.
Бросаю в миксер кусочки льда, наливаю коньяк и холодный крепкий чай.
– А мне, пожалуйста, сделай «Оперу», – просит Харизма, простая заведующая женской консультацией.
– Для «Оперы» рановато, – уверенно замечаю я. – Могу предложить перед ужином фруктовую «Мокрую кошку».
Смешиваю ананасовый сок с водкой, добавляю кусочки клубники.
Дяде Косте из Твери я делаю «Джаз» – фанту с шампанским, дяде Пете, как самому высокопоставленному чиновнику (заместитель министра все-таки!) – «Кремлевскую звезду» – крепкий кофе со льдом и ромом.
– А почему «Кремлевская звезда» коричневая? – заинтересовался он, и я многозначительно отвечаю:
– Не будем сегодня говорить о политике.
Все хохочут.
Дядя Вова – хирург из Воронежа – долго наблюдал за моими махинациями с напитками, потом решился и попросил «Кровавую Мери». Я налила в бокал томатный сок, протянула ему десертный нож и открытую бутылку водки.
– Лейте водку осторожно по лезвию ножа, чтобы она не смешивалась с соком, а плавала вверху.
– А вы почему?.. – удивился он.
– Мне следователь запретил брать в руки нож, пока я под следствием. Только для чистки овощей, представляете?
Через час наступило всеобщее взаимопонимание, и я разрешила себе расслабиться. Намочила края пузатого бокала на длинной ножке, промокнула в сахар. Налила остывший сладкий чай с лимоном, добавила миндальный ликер, кружок соленого огурца, розовую креветку и кусочек шоколада.
– Как это называется? – покачиваясь, рядом оказалась тетя Валя из Перми – муниципальная служащая, как она представилась мне, и «распределительница медицинской техники», как ее обозвал дядя Костя.
– Этот коктейль называется «Три утопленника».
– А в чем тут смак? – тетя Валя сосредоточенно (насколько ей позволяют четыре «Веселые гейши») рассматривает плавающий в желтоватой жидкости огурец.
– Пьешь и сразу же закусываешь, – отвечаю я, выпиваю и с показательным хрустом закусываю огурцом, креветкой и шоколадом.
– Предлагаю новое название! – уяснил игру дядя Ваня из санитарной комиссии. – «Чистый разум»! Только минералка и две капли йода!
«Демократию стрекозы» придумал дядя Костя – водка, минералка с газом, варенье.
«Совершенство принципа» придумала Харизма – коньяк наполовину с горячим шоколадом.
– «Истина и метод»! – объявил свое название коктейля Коржак. – Шампанское, водка и вишневый ликер!
– Так нечестно! – возмутилась я. – Это название философского труда Гадамера!
Сразу же наступила полная тишина.
– Какого… Гадамера? – растерянно спросила Лаптева и опять получила тычок от своего мужа.
– Который Ханс, немецкий философ!
– Деточка, – с облегчением в голосе заметила Харизма, – что ты можешь знать о современной немецкой философии!
– Действительно, давайте говорить о европейском нигилизме, – предложил дядя Костя. – Мы тут пьем, поглощаем, можно сказать, веселящее зелье, а ведь противопоставление Аполлона Дионису – это всего лишь выражение простой человеческой потребности в порядке, в смысле и красоте, противостоящей творческому поиску и разрушению.
– Красота тут ни при чем, – откликнулся дядя Вова, хирург из Воронежа. – А вся философия – только предлог. Фикция, которая должна хоть как-то поддержать наше существование и защитить его от хаоса. Мышление требует логики, а реальность уродлива и непредсказуема. Вот тебе и все противопоставление порядка и творческих порывов, о которых говорил Шеллинг.
– Мальчики, ну при чем здесь Шеллинг? – интересуется Лена, покосившись в мою сторону.
– При том… При том, что он – нигилист! – вспоминает Харизма. – А нигилизм – это следствие подозрения, что никаких догм и авторитетов не существует!
– Так все сложно, – решила внедриться я, – а Гадамер был герменевтиком, а что для них главное – понимание текстов. Мне Гадамер всегда говорил, что только любовь к тексту может привести к пониманию человека.
– Кто говорил? – не понял дядя Петя, замминистра.
– Гадамер, кореец, – спокойно замечаю я.
– Деточка, это же совсем другая философия, другое время. Кореец, с моей точки зрения, постоянно путал философию и антропологию, он воспринимал мыслящего человека как человека обремененного знаниями, в то время как настоящий немецкий философ Гадамер говорит об истинностных притязаниях, которые вполне живут одним лишь совершенством и предпониманием текста. Вы же, юное создание, впадаете в «герменевтику подозрения», то есть ищете конфликт, противоречие либо малейшее несоответствие вашему представлению, даже не позаботясь проверить психическое здоровье того, кто предоставляет сам текст!
