— Ага, — заговорщически прошептал он, — святой Данстан со своими щипцами! Говорите потише, святой Данстан, а то все остальные тоже захотят моего шоколада, а он может испортить им пищеварение. О безгрешная душа! Неужели нельзя было пронести мимо этих монашек бутылку достойного вина? Они покупают где-то самую дешевую отраву, да и той выдают по наперстку и только по праздникам, а праздников у них раз, два и обчелся… Так вот, я тут думал про вашу малоумную святую и пришел к следующему заключению: болландисты такую бы в жизнь не признали, но личность она, по всей видимости, была необыкновенная, беззаветно любила Господа и во всем на Него уповала. Что же касается чудес, мы с вами слишком глубоко занимались ими, чтобы утверждать что-нибудь категорически; вы в них верите, эта вера наполнила вашу жизнь красотой и добром, а излишнее теоретизирование тут просто не имеет смысла. Гораздо важнее то, что вся ее жизнь была подвигом; судьба относилась к ней совершенно немилосердно, но она старалась делать все, что возможно, и держалась до последнего, пока сумасшествие ее не пересилило. Героизм в божьем деле — вот что, Рамзес, отличает святого, а не всякие там фокусы. А потому, как мне кажется, вы не сделаете ничего плохого, а только хорошее, если на День Всех Святых помянете в молитвах и Мэри Демпстер. По вашему собственному признанию, то, что ее постигла судьба, которая вполне могла стать вашей, позволило вам получить от жизни много хорошего. Правда, у мальчишек головы крепкие, да вы и сами это прекрасно знаете, вы же учитель. Вполне возможно, что все ограничилось бы здоровой шишкой, тут вам никто ничего в точности не скажет. Но как бы там ни было, ваша малоумная святая озарила всю вашу жизнь, такое мало кому выпадает.
Затем мы поболтали с падре Бласоном о наших общих брюссельских знакомых, и вдруг он спросил:
— Ну как, встретили вы своего дьявола?
— Да, — сказал я, — я встретил его в Мехико. Он принял образ женщины — несомненной женщины, пусть и крайне уродливой.
— Несомненной?
— Да, уж в этом-то нет и тени сомнения.
— Ну точно, Рамзес, вы меня поражаете. И кто бы мог предположить, что вы такая значительная личность? Да, конечно же, чтобы искушать Антония Великого, дьявол изменил свой пол, но чтобы ради канадского учителя? Вот вам и урок, что в делах духовных нельзя быть снобом. Прав ли я, заключая из вашей уверенности, что в данном случае искушение увенчалось успехом?
— Дьявол показал себя с самой лучшей стороны. По его мнению, небольшой компромисс ничем мне не повредит. Более того, он считает, что знакомство с ним может существенно улучшить мой характер.
— Вполне разумно. Дьявол знает такие закоулки нашей души, относительно которых Сам Христос пребывает в неведении. Если уж на то пошло, Христос узнал о Себе уйму полезного и поучительного, когда пообщался в пустыне с дьяволом, я в этом твердо уверен. Ведь это была беседа брата с братом, люди слишком уж охотно забывают, что Сатана — старший брат Христа, а потому имел в споре с ним некоторые преимущества. В целом мы обращаемся с дьяволом совершенно безобразно, и чем хуже мы с ним обращаемся, тем громче он над нами смеется. Ну так расскажите мне об этой встрече.
Слушая меня, падре Бласон то по-девичьи хихикал в ладошку, то закатывал глаза, так что оставались видны одни белки, то негодующе фыркал; когда я рассказал про Лизл и Прекрасную Фаустину в гримерной, он закрыл лицо ладонями и шаловливо поглядывал между пальцев; это была совершенно артистичная демонстрация клерикальной стыдливости испанского розлива. Но в том месте, где я поймал Лизл у двери и до хруста вывернул ей нос, он начал стучать пятками по кровати и расхохотался так громко, что тут же примчалась встревоженная монашка; не в силах что-нибудь сказать, Бласон замахал на нее руками.
— О-го-го, Рамзес, — сказал он, чуть отдышавшись, — мало удивительного, что вы так прелестно пишете о мифах и легендах. Святой Данстан снова схватил дьявола за нос, через тысячу лет после своего времени. Достойный, вполне достойный поступок. Вы встретили дьявола, как равный, без дрожи и раболепия, ничего у него не клянчили, никаких там дурацких услуг. Вы настоящий герой. Вы можете дружить с дьяволом, не опасаясь, что он сцапает вашу душу!
На следующий день я пришел с ним попрощаться. Я устроил, чтобы ему доставляли по необходимости шоколад и кое-как всучил монашенкам шесть бутылок хорошего вина, чтобы наливали ему, когда сочтут возможным.
— Прощайте, — весело завопил Бласон, завидев меня в дверях палаты, — мы же с вами, пожалуй, больше и не увидимся. Да, сдаете вы, сильно сдаете.
— Я еще не нашел Бога, который научил бы меня, как быть старым, — сказал я. — А вы?
— Т-с-с, не орите так громко. Я не хочу просвещать этих монашек на предмет своего спиритуального состояния. Да, да, я Его нашел, и Он самый лучший изо всей этой компании. Очень тихий, очень спокойный, но блистательно живой: мы делаем, Он же пребывает. И чтоб хоть вот столько карьеризма, хоть вот столько прозелитизма, не то что у Его сыновей. — Бласон захихикал, как удачно напроказивший школьник.
В тот день я пробыл у него недолго; в дверях я обернулся, чтобы помахать на прощание, и увидел, что он зажал свой медно-красный массивный нос крошечными щипчиками для шоколада и смеется.
— Ступайте с Богом, святой Данстан, — крикнул он. — Или Бог с вами.
В первый же день своего пребывания в Зальцбурге я попал на выставку «Schöne Madonnen», развернутую в служебных помещениях Кафедрального собора, и тут же вспомнил Бласона. Потому что здесь я нашел то, что давно уже не надеялся найти, — маленькую Мадонну, явившуюся мне в Пашендале. Собственно говоря, выставка была организована для демонстрации искусства резьбы по камню и дереву; на ней экспонировались изображения Богородицы во всех ее аспектах, свезенные сюда со всей Европы из церквей, музеев и частных собраний.
Среди этих экспонатов была и моя Мадонна; я узнал ее сразу, во всех деталях, от короны на прелестной головке до ноги, попирающей полумесяц. Той ночью в неверном свете догоравшей ракеты я не успел толком рассмотреть земной шар, на котором покоился полумесяц, теперь же оказалось, что его обвивает библейский, с яблоком в пасти змей. Скипетр куда-то пропал, зато сохранился Божественный Младенец — толстый, серьезный человечек, взирающий на мир со скептическим прищуром. Была ли Мадонна похожа на молодую Мэри Демпстер? Строго говоря — не очень, хотя волосы у них лежали практически одинаково. Лицо миссис Демпстер, напоминавшее, на взгляд моей матери, миску с простоквашей, никогда не было таким прекрасным, как у пашендальской Мадонны, однако у них было абсолютно одно и то же выражение лица — выражение любви и милосердия, всепонимания и всепрощения.
Я задержался в Зальцбурге на неделю и каждый день, без единого пропуска, ходил на выставку. Маленькая Мадонна принадлежала одному из известнейших частных собраний; по мнению авторов каталога, она представляла собой хороший, хотя и поздний образчик деревянной скульптуры, созданный по канону Непорочного Зачатия. В иллюстративную часть каталога она не попала как малоценная. Фотографировать на выставке запрещалось. Но я и не нуждался в снимках — она была моя, моя навсегда.
6
Таинственная смерть Боя Стонтона попала на первые полосы всех газет, а любители нераскрытых преступлений — они были абсолютно уверены, что тут без преступления дело не обошлось, — обсуждают ее и по сей день. Ничуть не сомневаясь, что Вы, директор, прекрасно помните все подробности, я все же позволю себе их изложить. В понедельник, 4 ноября 1968 года, примерно в четыре часа ночи его «кадиллак» был поднят со дна озера Онтарио; машина слетела с бетонного мола Торонтского порта на такой большой скорости, что погрузилась в воду на расстоянии двадцати футов от его оконечности. Полиции потребовались определенные усилия, чтобы разомкнуть пальцы Стонтона, намертво вцепившиеся в баранку. Окна и крыша были наглухо закрыты, так что вода должна была заполнить утонувшую машину не сразу, а через довольно большое время. И последний, самый загадочный факт: полицейский врач обнаружил во рту Боя камень — заурядный обломок розоватого гранита размером примерно с куриное яйцо, — который никак не мог попасть туда в результате аварии; так что получалось, что либо он сам положил камень себе в рот, либо это сделал кто-то другой.
Газеты терялись в догадках. Что это — убийство? Но кому потребовалось убивать известного благотворителя, человека, чьи организаторские способности сослужили отечеству такую неоценимую службу в годы войны? Если раньше пресса травила Боя, то теперь, после смерти, он стал для нее героем. А может, самоубийство? Но с какой бы это стати президент корпорации «Альфа», один из двоих или троих богатейших в Канаде людей, человек, известный своей моложавостью и оптимизмом, решил вдруг покончить с собой? Его семейная жизнь могла служить образцом для подражания; он и его жена (бывшая Дениза Хорник, заслужившая большую известность своей борьбой за проведение законодательных и экономических реформ, улучшающих положение женщин) работали рука об руку в десятках культурных и благотворительных проектов. Кроме того, газеты нашли теперь уместным раскрыть, что буквально через пару дней должно было последовать назначение Стонтона губернатором провинции Онтарио. Невозможно себе представить, чтобы человек с такими высокими понятиями долга убил себя при подобных обстоятельствах. На тех же газетных страницах десятки именитых граждан отдавали покойному дань уважения и выражали соболезнования его семье. Одно из самых прочувствованных писем принадлежало перу Джоэла Серджонера; трагедия произошла буквально в нескольких сотнях ярдов от миссии «Лайфлайн», деятельность которой получала от покойного поддержку в высшей степени щедрую. Вы, директор, особо подчеркнули в своем письме, что вся жизнь Боя Стонтона является наилучшей иллюстрацией положения, на котором неустанно настаивает наша школа, — что чем больше человеку дано, тем больше с него и спросится.
