в эту минуту оступился в сторону. А дело, надо сказать, еще весной было. На пасху. Мокро.
Оступился он в сторону и попал ногой в яму. И окунулся по колено в воду. Вынул ногу наш знакомый. Побледнел.
«Хорошо еще, — думает, — что я без барышни иду. А нуте, пусти меня с барышней — срамота. Нога, сволочь, мокрая. Капает. Подштанники развязались. Штрипки висят. Сапоги второй год не чищены. Морда жуткая. Срамота».
Очень рассердился наш знакомый.
«Ах, так! — думает, — колдобины с водой? На путях государственного строительства. Пущай, значит, шпалы гниют? И народ пущай окунается? Так и запишем».
Пришел наш знакомый домой. Разулся. И, разувшись, стал писать.
И написал небольшую обличительную заметку. И послал ее в «Красную газету». Дескать, проходя и так далее, окунулся на путях строительства, и, может быть, гниют шпалы...
Эта заметка была напечатана в конце апреля.
Вот тут-то и развернулись главные события со всей ужасной быстротой.
Пока заметку эту читали, да пока в правлении обсуждали, да пока комиссию снаряжали — прошло четырнадцать лет.
Оно, конечно, прошло меньше. Но время сейчас бурное, переходное. Каждый день за год сосчитать можно.
Одним словом, в начале июня комиссия выехала на станцию Рыбацкий поселок обследовать пути.
Приехали. Видят — явная ложь. Никакой воды. Напротив того — пыльно. Жара. И сухо, как в Сахаре.
Горько так комиссия про себя усмехнулась — дескать, до чего складно врут люди, и отбыла.
В начале июля появилось в газете опровержение. Дескать, явная ложь и выдумка. И вообще, дескать, никакой воды на станции не оказалось. Даже в графине.
А в правлении и сейчас думают, что наш знакомый наврал.
Пущай думают. В правоте жить легче.
Поэт и лошадь
Давеча я получил письмо по почте. Пишут мне из Детского Села[52]. Дескать, память Пушкина нарушена. Примите меры.
А, как известно, в этом селе жил в свое время Александр Сергеевич Пушкин. На Колпинской улице.
И дом, в котором жил Пушкин, очень даже отлично сохранился. Наверное, благодаря старанию заведывающего. Это, говорят, очень милый, хозяйственный человек. Он еще, может, знаете, лошадь свою завсегда в саду пасет, наверное, из хозяйственных соображений. Так, знаете, дом, доска мраморная — дескать, Пушкин жил, а так под окнами лошаденка пасется — кусты жрет. А кусты — сирень и жимолость.
Оно, конечно, кусты эти, может, при Пушкине не росли. И, может быть, в силу этого заведывающий не считает это самое оскорбительным для памяти Пушкина. Но прохожие все-таки обижаются.
Один прохожий в пылу благородного негодования смотался даже специально к этому заведывающему.
— Голубчик, — говорит, — прямо, — говорит, — некрасиво, с вашей стороны лошадей в Пушкинский сад выпущать. Пушкин, — говорит, — из этих окон, может быть, в свое время любовался и окурки бросал, и вдруг тут же лошадь кусты жрет. Прямо, — говорит, — до чего некрасиво.
Заведывающий говорит:
— Лошадь — полезное животное. Пушкинский дом она не трогает, а если кусты кушает, то эти кусты, если хотите знать, после Пушкина выросли.
Тут, не любим сплетничать, небольшая перебранка завязалась между прохожим и заведывающим. Много нехороших и лишних слов было друг другу сказано. Не будем об этом писать, чтобы не тревожить память гениального поэта. Скажем только, что лошаденка и посейчас в саду пасется.
По совести говоря, особого оскорбления в этом мы не видим, но кусты нам все-таки жалко. Как хотите, а все-таки нет такой красоты и цельности, ежели куст обглодан. Как ваше драгоценное мнение, гр. заведывающий?
А касаемо лошади, то лошадь всегда можно привязать где-нибудь на втором плане.
Сначала пущай поэт, потом лошадь.
Любитель
Лично я, братцы мои, к врачам хожу очень редко.
То есть в самых крайних, необходимых случаях. Ну скажем, возвратный тиф или с лестницы ссыпался.
Тогда, действительно, обращаюсь за медицинской помощью. А так я не любитель лечиться. Природа, по-моему, сама органы регулирует. Ей видней.
Конечно, я иду не против медицины. Эта профессия, я бы сказал, тоже необходимая в общем механизме государственного строительства. Но особенно увлекаться медициной, я скажу, нехорошо.
А таких любителей медицины, как раз, сейчас много.
Тоже вот мой приятель Сашка Егоров. Форменно залечился. А хороший был человек. Развитой, полуинтеллигентный, не дурак выпить. И вот пятый год лечится.
А сначала у него ничего такого особенного и не было. А просто был худощавый субъект. Ну сами знаете — во время голода жрали худо, ну и обдергался человек. И начал лечиться.
Начал лечиться. Стал поправляться.
Поправляется и поправляется. И через два года до того его разнесло, что собственные дети начали пугаться его излишней полноты и выраженья глаз.
А выраженье было обыкновенно какое — испуганное. Все-таки испугался человек, что его так разносит. Хотел было прекратить леченье, да видит: поздно. Видит: надо от ожиренья лечиться.
Начал лечиться от ожиренья.
Доктор говорит:
— Ожирение — главная причина вашей неподвижной жизни. Или наоборот. Побольше, — говорит, — ходите взад и вперед, может быть, от этого факта похудеете.
Начал ходить мой приятель. Ходит и ходит, как сукин сын. Целый день ходит, а к вечеру до того у него аппетит разыгрывается — удержу нет. И сон такой отличный стал — прямо беда. Одним словом, опять прибавил человек за короткое время больше пуда. И стал теперь весить пудов девять.
Врач говорит:
— Нету, — говорит, — вам ходить вредно. Остановитесь, наверное, ездить нужно. Поезжайте на курорт.
Теперь мой приятель собирается поехать на курорт. Или в Ессентуки, или в Боржом. Я не знаю. Одним словом, рассчитывает, что польза будет.
Я, со своей стороны, тоже рассчитываю, что курорт принесет ему пользу. Постоит человек за железнодорожным билетом ночки две, потреплется за справками да за получением денег — спустит, как миленький, пуда два, если не больше.
Да оно и понятно. Тут будет, можно сказать, непосредственное воздействие природы на человеческий организм.
Дырка
Вот, говорят, в Европе часы очень уж дешевы. Там их прямо чуть не задаром отдают.
Если на наши деньги перевести, то часы сорок восемь копеек стоят. Вот это здорово!
А у нас за сорок восемь копеек секундную стрелку и то навряд ли купишь. Вот это худо.
Худо, да не совсем.
Может быть, наш трест Точной Механики другими вопросами занят? Может, у него совершенно другие, более грандиозные задания? Может быть,
