Флора всегда была мне опорой. Единственной константой в моей жизни. Я знал, что всегда могу на нее положиться. Поэтому да – я разлюбил ее, но меньше всего мне хотелось разбивать ей сердце. Я надеялся расстаться по-человечески.
– Только что-то не вышло.
Мой голос – лед.
– Не вышло. – Он трет подбородок. – Совсем. Я все испортил.
Он идет к столу, где рядом с кофемашиной стоит бутылка «Джека Дэниелса».
– Выпить не хочешь? Мне точно нужно тяпнуть.
Он наливает виски в хлипкий бумажный стаканчик. Осушает его и сразу наполняет снова – и я понимаю, что пьет он много и часто.
– Другим девушкам ты тоже письма писал? – Я знаю, что мы изрядно отклоняемся от темы, но мне позарез нужно наконец узнать правду.
Он не смотрит на меня.
– Нет. Только тебе.
– А эсэмэски?
Он медлит с ответом.
– Тоже.
Я cобираю в кулак всю свою злость, готовясь нанести сокрушительный удар. Но Кевин меня опережает. Он понимает, что я понимаю: он лжет.
– Я думал, ты, как и все, винишь во всем меня. В смысле – ты ведь больше мне не писала…
Я смягчаюсь вопреки собственной воле.
– Я отправила тебе письмо, но ты не ответил.
Он прихлебывает виски.
– Я этот ящик снес. Что там было? В твоем письме?
– Как поживаешь, все такое.
Я прекрасно помню, что там было. Я наваляла это письмо кое-как, по пьяни. «Привет, мне очень жаль, что все это на тебя обрушилось, если хочешь поговорить, дай знать, ты по-прежнему много для меня значишь и ничто этого не изменит».
– Ну и что я, по-твоему, должен был ответить? – Он смеется, и смех этот весь вывихнутый, ожесточенный. – Ты ведь хотела стать актрисой! Я и подумал: может, и со мной ты тоже сыграла спектакль…
– Нет, это был не спектакль. Да и я не актриса. Ты вот писателем стал?
Он опустошает стаканчик.
– Я у отца работаю. Много хотел, но ничего не добился.
Я возвращаюсь к прошлому, потому что разговоры о том, как жизнь дала нам по носу, никуда не ведут.
– Но ты вообще-то собирался расстаться с Флорой? Ты сказал мне, что тебе нужно время. А потом…
Он шумно выдыхает:
– А потом я нашел ее вот в таком вот виде. Это было… да я даже описать не могу! И не буду, потому что тогда оно и у тебя будет стоять перед глазами. И да – я собирался сказать ей, что все кончено.
– Чтобы мы могли быть вместе.
Я ненавижу себя за эти слова и за то, как их произношу, – как будто мне снова восемнадцать и снова остро не хватает ощущения, что я хоть что-то хоть для кого-то значу. Салли распяла бы меня за готовность ему поверить – но мне нужно знать, что все было хоть в какой-то степени ненапрасно.
– Ну да, – бурчит он.
Наверное, так же он говорил по телефону с Флорой, когда она все сильнее наседала с расспросами, а он увиливал как мог. Мне хочется ему верить – но лучше бы я поверила своей интуиции в тот день, когда с ним встретилась. Порвала на мелкие клочки бумажку с его имейлом и просто отключилась, когда Флора лопотала об их «чувствах». Но теперь уж чего…
– Когда ты в тот вечер возвращался в общагу, тебе никто по дороге не попался? В коридорах там или еще где?
– Никто. Где-то музыка играла, еще какие-то звуки доносились, но видеть я никого не видел. – Он придвигается чуть ближе. – Слушай, когда Салли позвонила мне и сказала, что получила записку…
При звуке ее имени у меня начинает звенеть в ушах. Не потому, что он назвал ее Салли – так ее все зовут. А потому, что «Салли позвонила мне», а не наоборот.
– А мне она сказала, что это ты ей первый написал, – говорю я. Его озадаченное выражение лица было красноречивее всяких слов. – Откуда у нее твой номер?
Мне не по себе от повисшей тишины – в ушах у меня тот же белый шум, как когда я застукала Мэтта с Джессикой Френч. Я чую что-то гадкое, но не могу это в полной мере осмыслить.
– Ну, узнала как-то, – бормочет Кевин.
Салли и Кевин. Правда вопиет – и ведь она всегда лежала на поверхности! После того, как Флоры не стало, я не смогла его разыскать, но Салли это вполне по силам. Она всегда была изобретательнее и находчивее. Я ей надоела, и ей понадобилась новая забава. Ярость кидается мне в голову, но я злюсь больше на себя, чем на Салли. Как же я раньше-то не догадалась!
Слова, которые она произнесла когда-то на вечере двойников, мигом всплывают в памяти. «Значит, потрахались. И как оно? Офигенно?»
– Ты с ней спал, – выговариваю я, язык у меня еле ворочается. – С Салли.
– Кхм, – он откашливается. – Очень давно. Я думал, ты знаешь, но потом она сказала, что ты понятия не имеешь и пусть это лучше останется между нами.
«Да она понятия не имеет!» В тот вечер Салли говорила с Кевином. Мне почти страшно задавать следующий вопрос:
– Вы и сейчас вместе?
Он подсаживается ко мне – кажется, он сам робеет.
– Нет! Господи, еще не хватало… Это была ошибка.
Должна сознаться: услышав, что Салли – ошибка, я испытываю удовлетворение. Такую ошибку, как она, легко совершить.
– Но вы общаетесь.
– Пока она не позвонила насчет записки, я с ней сто лет не разговаривал.
– Когда вы были вместе? – Мне нужно знать. – Когда начали встречаться?
Он вздыхает:
– Она сама ко мне пришла. В ту ночь, когда вы приехали в Альфа-Хи, поднялась ко мне в комнату и… вот.
В ту ночь. Когда я просыпалась на плесневелом диване, Салли сначала была рядом, а потом пропала. Свое отсутствие она так и не потрудилась объяснить, хотя я спрашивала.
– И ты думаешь, я поверю, что у тебя не было других баб, – ровным голосом произношу я.
– Я об этом очень жалел, – отзывается он. – Надо было выставить ее за дверь, но у меня такое самолюбие было – просто голодное чудовище. Пожирало все без разбору и насытиться не могло. А после Флоры… Оно чуть не загнулось с голода. Собственно, все этого и хотели.
– Что же было после Флоры? – Мой голос корежит жалкая ревность, которую я вечно пытаюсь избыть.
– Она нашла меня в Фэйрфилде и сказала, что верит: я не отправлял этих эсэмэсок. Ты пойми: у меня вся жизнь пошла под откос, никто не хотел со мной знаться. Потом я ей, видимо, надоел, и она сделала ручкой. Я и не думал, что
