Ваш
М. Кузмин.
Если выйдут «Комедии» отдельно, «Евдокия» посв<ящена> Вам, «Алексей» — Потемкину и «Мартиньян», думаю, — Ремизову[656]. Ауслендер Вам кланяется.
М. Кузмин, 15 июня 1907. 40 НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ
16/VI <19>07.
Дорогой друг.
Спасибо за письмо. Радуюсь и благодарю за посвящение мне «Евдокии»[657]. Вчера видел Сомова. Был с ним у Ивановых, на днях уезжающих в Могилевскую губ., в деревню к Марии Михайловне на все лето[658].
Только и разговора, что об «Весах», о Белом, калошах, Товарище Германе, Брюсове, Мережковских и т. д.[659]
По всем признакам, против Петербуржцев вообще и Иванова в частности ведется сильная кампания в Москве, и Брюсов ей сочувствует, судя по тому, хотя бы, что о «Цветнике Ор» он поручил писать в «Весах» — Белому, т. е. предвзятому врагу[660].
Под впечатлением всех этих историй, у меня является страстное желание издавать наш петербургск<ий> журнал, в котором принимала бы главное участие петербургская молодежь. Действительно странно, что до сих пор молодой Петербург не имеет своего органа. Но как это осуществить? Откуда взять деньги?[661]
Иванов очень мил, как всегда. Думаю, однако, что он скоро отойдет от нас, удаляясь все более в почтенный, но не живой академизм. Но главные и непримиримые враги — это Мережковский и Белый, к которым, к сожалению, примыкает и недальновидный, но хитрый Брюсов.
Главные упреки молодым — варварство и хулиганство. Признаться, мне так надоели старые боги и старое русло, что я — «утонченник скучающего Рима»[662] — готов ополчиться против всех этих господ, в защиту варварства и хулиганства, вносящих все-таки свежую струю, при наличности таланта, конечно.
Но довольно об этом. Вышла «Проталина»[663]. Что за говно! А Маковский со своей якобы рафинированной порнографией, которою он, должно быть, страшно доволен![664] «Какая пошлость!!» — можно сказать, выражаясь à la Ауслендер. Видел, но еще не читал «Белые ночи». Внешний вид очень изящный[665].
Что касается эскапад, вообразите — до сих пор ничего. Отчасти потому, что чувствую себя не совсем хорошо физически. А затем решительно некем увлекаться. Ах да! на днях видел Capr’у, гуляющую в Александровском саду с какими-то хулиганами. J’avoue qu’elle m’a paru séduisante! Отличная фигура. Но, кажется, не подает надежд, да и боюсь я хулиганской компании.
Напрасно Вы думаете, что мое увлечение Н. прошло. Но когда ему (т. е. увлечению) нечем питаться, — ни видеть, ни слышать, ни любоваться нельзя — тогда, конечно, оно несколько остывает — до времени.
Городецкий вернулся с Кавказа и очень обижен на «Певучего Осла»[666]. Несчастный Чулков ищет успокоения в обществе Леонида Андреева[667]. Потемкина не видел[668]. Костя[669] мил, но хочет и не может найти того, что ему нужно. Не забывайте письмами, милый друг. Кланяюсь милому Сереже.
Ваш
В. Нувель. 41 КУЗМИН — НУВЕЛЮ Милый друг,
как Вам понравилось, что, не сказавши дурного слова, меня напечатали в «Белых ночах» без последних 4-ех глав? Я от негодования прямо нем. Чулкова мало побить! И опечатки: «Берландало», «Фелискович», «англицированного» и т. д. Ах, что обо мне подумают![670] Нужно бы напечатать открытое письмо, хотя бы в ту же просвещенную «Русь»[671]. О Брюсове, я думаю, — инсинуации Лид<ии> Дм<итриевны>. Но это хорошо, что старики бессильно ярятся, хотя я и не варвар[672]. Милый Н. наконец прислал письмо, наиболее нежное из всех[673]. Я готовлю верно любовь для Вас. Я очень тороплюсь и зол на Чулкова; скажите, кому можете, о его поступке. Пишу Вам скоро.
Любящий Вас
М. Кузмин. 16 июня 1907. 42 КУЗМИН — НУВЕЛЮ Милый друг.
что Вы меня совсем забыли? или Вы думаете, что я уничтожен всеми помоями, что на меня выливают со всех сторон (и «Русь», и «Сегодня», и «Стол<ичное> утро», и «Понед<ельник>»[674])? Вы ошибаетесь. Приятности я не чувствую, но tu l’as voulu, Georges Dandin[675]. Мне из «Весов» прислали кусочек корректур Белого о «Цветнике», где он очень хвалит «Евдокию» и «Любовь этого лета», хвалит Городецкого и Ремизова с выпадом против Вяч. Ив. и Блока[676]. Пишу я много: написал 2 рассказа — «Кушетка тети Сони» и «Тень Филлиды», кончил «Алексея» и половину «Мартиньяна», написал стихотвор<ений> 7 и 2 романса[677]. Письма от Н. получаю, он 4 отпуска пробыл в Петербурге, кого-то отыскивая и не находя[678]. Неужели он не зашел к Вам? Письма его странные, но более нежные; Павлик писал, что видел Вас с Дягилевым в Летнем[679]. Когда все Ваши друзья съехались, Вы забываете далеких. Поцелуйте Сомова, я ему не пишу, но люблю все так же, очень бы хотел видеть его работы. Что Ивановы? Я писал ему 2 раза, даже несколько по делу[680], но ничего не получил в ответ. Городецкого стихи в «Кошнице»[681] похожи на плохого Бальмонта, но в «Бел<ых> ночах» мне очень нравятся[682]. «Перун» — слабее «Яри»[683], хотя и ровнее, но как он быстро сделал свою карьеру. Ответьте мне скорее. Жду осени спокойно, но радостно.
Ваш
М. Кузмин.
Что Ваш дневник?
3 июля 1907. 43 НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ
4/VII <19>07.
Дорогой друг,
Не писал Вам, ожидая письма от Вас. С любопытством замечаю, что каждый день во всех почти газетах упоминается Ваше имя. Vous faites parler de Vous, diable!! Между прочим, Marcel Thellier — вовсе не псевдоним, а подлинное имя здешнего французского вице-консула (отчаянной тетки), хорошо владеющего русским языком. Боцяновский оказал ему хорошую услугу, раскрыв его инкогнито!![684]
Ивановы благополучно отбыли в деревню[685]. Сомова вижу редко. Вообще никого не вижу. Только на днях встретил в Летнем саду двух неисправимых мертвецов, эпигонов Мережковщины — Евг. Иванова и Кику Ге. Конечно, выругал их за их бездарные и ненужные писания, отзывающиеся вчерашней отрыжкой[686].
Известие, что Наумов пробыл 4 отпуска в Петербурге, глубоко огорчило меня. Ко мне, разумеется, он не зашел.
«Картонный домик» понравился мне во вторичном чтении больше, чем в первый раз, несмотря даже на совершенное над ним обрезание.
Во-первых, он отлично написан, лучше, чем «Эме Лебеф». Во-вторых, очень хороши разговоры, а рассказ о Семенушке — прямо шедевр[687]. К сожалению, в нем нет цельности, это какой-то беспорядочный калейдоскоп или, скорее, несколько попорченный кинематограф. «Прерванная повесть» очень хороша.
Из рассказов Ауслендера мне очень понравился «Анархист». Что касается других, то «английский» мне показался слабее, un peu fade (Сомову он очень понравился), а «французский» хорошо написан, но сомневаюсь, чтобы среди французских легитимистов эпохи революции могли существовать такое подлецы, как Фраже, готовые участвовать в казни всех своих друзей и любовниц, лишь бы сохранить свою голову. Это скорее психология ultra moderne[688]!
Много слабого в «Белых ночах». Не говоря уже о вышеприведенных ублюдках Иванове и Ге, а также о нестерпимо шаманящем Чулкове[689], чего стоит один такой шедевр, как «Электричество» несравненной Диотимы![690]
Живу страшно скромно, одиноко и бесплодно. Эскапад — никаких. Физически чувствую себя неважно. Изредка вижу «современников»[691], собираемся в две недели раз. Сегодня обедаю у Аргутинского с Бенуа, который занят писанием декорации для одноактного балета «Павильон Армиды» с музыкой, увы! Черепнина[692]. Как Вам нравятся инсценированные Мейерхольдом романсы или «цыганские песни в лицах»?[693]
«Евдокия» мне нравится по-прежнему. Рад и горд, что Вы мне ее посвящаете. Жажду услышать Ваши новые вещи. Жду писем.
Ваш
В. Нувель.
<Приписка на первой странице письма> Слышали Вы, что умерла Ольга Кузьминишна, сестра Сологуба?[694]
Письмо получено Кузминым 5 июля: «Письмо от верного Renouveau; оказывается, Marcel Thelier, вступившийся за меня — франц<узский> вице-консул в Петербурге».
