class="p">— Э-э-э, брат! Ты это, того совсем ослаб. Сейчас омлет тебе замучу с помидорками и сырком, а то ты зеленый, как брокколи.
— Не хочется что-то.
— Не хотеться будет, когда меня не будет. А сейчас исполняй и не спорь.
— Том, а ты не знаешь, кто мою одежду постирал?
— От чего не знать? Знаю. Мартин.
— Мартин?! Только не это.
— Не переломился он. Взрослый мальчик.
— Он спрашивал о чем-нибудь?
Том отложил яичницу и сел напротив Энди.
— Давай так, — начал он. — Можешь не говорить, что ты сделал, если обещаешь, что это в последний раз.
Парня передернуло, и это не ускользнуло от взгляда повара.
— И что, он все знает?
Том потянулся, задрал рукав на толстовке парня и молча уставился на него. Энди посмотрел на запястье и покраснел.
— Это и на ногах, и на спине. Не представляю, какую извращенную фантазию надо иметь, чтобы подумать о чем-то, не соответствующем действительности. Энди, я давно живу на свете… (Такая знакомая фраза. Она прокатилась, задев болезненные узлы. Стив.) … и научился прикидывать хрен к носу. Представь, уже не промахиваюсь. К тому же я слишком давно работаю здесь, чтобы не знать, что тут происходит. Сколько их было?
Мальчишка опустил глаза, хотя бесполезно. Рентгеновский взгляд Тома уже просветил его насквозь.
— Трое.
— Я так и думал. Энди…
— Не говори ничего. Что было, то было. Я перешагнул через это. Завтра у Тиу консультация. Я должен был.
Том молча положил перед парнем тысячедолларовую купюру.
— Возьми. Это мелочь, но все же.
— Нет.
— Не обижай друга. Это не для тебя. Это для Тиу. Не откажи ей.
— Ты сам без денег…
— Без денег, но зато с ногами, а она и без того, и без другого. Не ради тебя прошу. Ради нее.
Энди поднял глаза.
— Не надо, Том.
— Я думал, ты считаешь меня другом. Видимо, ошибался. Обидно, честное слово. До чертей собачьих обидно.
Он поднялся, выплеснул на сковороду взбитые яйца и принялся молча что-то резать.
— Том.
— Я все понял. Сказал же, обидно.
— Том.
Повар поставил перед Энди тарелку с едой.
— Думал, достоин большего, чем пара яиц с пучком травы. Спасибо, что хоть сейчас признался.
— Это принцип, Том.
— Слушай, давай так. Засунь свой принцип поглубже в задницу, а?
Энди улыбнулся.
— Не могу. Болит пока.
Том оторопел, запнулся и заморгал.
— Ну да. Я забыл. Тогда засунь в карман, прикрой сверху денежкой, и разойдемся полюбовно. Ты меня пробесил. Я злой. Так и в морду дать могу.
— Нельзя. Рабочий инструмент. Попортишь.
— Ну, знаешь! Задницу не тронь! В морду не дай! Отлично устроился!
— Давай договоримся, Том. Это в первый и в последний раз. Идет?
— Что? Что отказываюсь дать тебе в морду?
— Что беру деньги.
— Иди ты! Можно подумать, я собирался тебе еще раз предлагать!
Байкер на радостях сжал ручищами плечи мальчишки и хлопнул того по спине. Энди взвыл. Ну, как и всегда.
— Всякий раз, когда у меня что-нибудь болит, ты умудряешься вцепиться именно в это.
— А то! Я ж прицеливаюсь!
Мальчишка заглатывал омлет, а повар умиленно улыбался в усы, пожевывая язык.
— Да не спеши ты! Не отниму.
— А вдруг, — и улыбнулся.
Мартин все же разминулся с Энди, вернувшись в клуб.
— Ну? — он тут же бросился пытать Тома.
— Что ну? Жить будет. По-любому будет. Наш человек. Крепкий.
— Как он?
— Если честно, хреново, но лучше, чем утром.
— Что сказал?
— Ничего не сказал. А надо? Ты бы это, того, не лезь к нему, а?
— Но…
— Не сыпь ему на раны соль. Не надо. Изменить, ты ничего не изменишь, только боли добавишь. Держится он, но я-то вижу, каково это. Осади. Не мучай его, только хуже сделаешь. Он вообще тогда закроется, а там уж и медвежатник не поможет. Понимать надо.
— Черт!
— Хуже.
— Что хуже?
— Черта, говорю, хуже.
Мартин застал Энди во дворе. Он разговаривал с Тиу. Девушка была расстроена.
— Давай я буду посылать тебе еду, — настаивала Тиа. — Попрошу Мартина, он будет привозить.
— Обещаю, — врал Энди, — что больше не буду есть на улице. Ну, траванулся и траванулся. С кем не случается?
— Ты что-нибудь принимал?
— Принимал. У Тома там целая аптека. Вон и Мартин. Если не веришь, спроси у него.
— Тиа, я сам вдавил в него половину этой аптечки. Ему должно быть лучше, ведь так, Энди?
— К завтра совсем отойду.
— Ну, не знаю. Это опасно как! Ты все еще бледный. Сейчас приготовлю тебе поесть.
— Не надо, Тиа. Том только что скормил мне все продуктовые запасы клуба. Ты же знаешь, от него просто так не отделаешься. Давай, повесь белье, а после я с удовольствием попью чаю. Обещаю.
— Ладно, только смотри, ты дал слово.
Энди бросил на Мартина холодный взгляд и пошел в дом. Тот последовал за ним. Как только щелкнула дверь, Энди изменился. До неузнаваемости.
— Не говори мне ничего! Слышишь?! То, что я делаю, тебя не касается, так что выдохни и отвали. За одежду спасибо.
— Что, по-твоему, я молчать должен?
— Это будет лучшим, что тебе удастся сказать.
— Энди, я все знаю…
— Несказанно за тебя рад! Теперь возьми свое знание, разжуй и проглоти. И если только кто-нибудь узнает, я тебя убью.
— Ты не должен…
— Ты решил учить меня тому, что я должен или не должен?! Ты затрахал меня насмерть! А должен я всем! Иди сюда!
Не дожидаясь, Энди грубо схватил Мартина за волосы на затылке и потянул к окну.
— Смотри! Сюда смотри!
Сквозь оконный проем они видели, как Тиа тянется со своего кресла, чтобы расправить белье на веревке.
— Хорошенько смотри! — прошипел Энди. — Видишь?! Скажи мне, что ты видишь?! Искалеченную девочку, не так ли?! У нее неповоротливые колеса вместо ног, если я ничего не путаю! А теперь можешь мне повторить, чего я не должен, если только у тебя хватит смелости!
Он разжал хватку, одновременно подтолкнув брата к окну.
— Ну! Что же ты молчишь?! Да, кстати, если я сказал, что отравился, так оно и есть! Если тебе привиделось что-то другое, то это лишь плод твоего болезненного воображения! Повторять не буду, так что запоминай с первого раза! И не вставай у меня на пути, Мартин! Перееду, не сбросив скорости!
— Прости, — тихо произнес Мартин, не решаясь посмотреть на Энди.
— Завтра я заеду за Тиу с миссис Эдда. Она договорилась о консультации в госпитале на час дня.
— Кто такая миссис Эдда?
— Та, что, зная, чем я занимаюсь, не осуждает и не стесняется меня, — парень особо выделил предпоследнее слово. — Моя клиентка. Так что подготовь мне старые снимки Тиу и деньги. Не знаю, сколько это будет стоить, но это не имеет значения.
Мартин в порыве развернулся, схватил Энди за руки, и парень увидел, как из его глаз бегут слезы. Он ничего не сказал, лишь обнял Энди и разрыдался в голос.
— Пойми, Мартин, я ничего не хочу менять в твоей жизни. Я лишь хочу изменить ее жизнь. Я не хочу ничем управлять! Поверь, я не стал бы говорить с тобой, если бы не уважал и не любил. Ты никак не хочешь понять, как велико то, что ты сделал. Теперь моя очередь. Вот и все. Когда-то один человек изменил мою жизнь. Она круто повернула, и я стал сильнее. Я могу дать Тиу счастье, и никого не должно волновать, где я его взял.
* Шесть тысяч.
Часть 18. TWENTY TWO FLOORS AND THREE STAGES.
18. TWENTY TWO FLOORS AND THREE STAGES.*
— Ты холодный как серебро, — заметил Рой, обнимая друга.
— Чего не сказать о тебе. Ты горячий, как расплавленная медь.
— Я должен согреть тебя…
— Попробуй, если не боишься, что я остужу твой пыл. Что ты делаешь? — наигранно удивился Стив, чувствуя, как Маккена вдавливает его в песок.
— Изучаю, так ли ты холоден внутри, как и снаружи. А ты вроде бы не против?
— Я бы не удивился твоему рвению, если бы тебе было пятнадцать.
— Мне пятнадцать, — согласился Рой, лишая Шона возможности вдохнуть. — Не удивляйся. И мне всегда будет пятнадцать. Ну, с половиной.
Рой целовал. Песчинки липли к губам, как перчинки. Он слизывал с кожи соленые капли, смакуя их.
— Рой?
— Погоди. Я никак не распробую насчет соли. Дай-ка лизну еще разок. У-у-у. Соленый. Терпкий. Прямо, как я люблю. Люблю твой запах, особенно, когда разогреваешься.
— Ты не изменишься никогда.
— А надо?
Нет, не надо. И никогда не было надо. Спать вдвоем на песке под легким одеялом ночи… когда маленькие бра с высоты освещают бесконечность, а кузнечики наигрывают дурманящий лялибай (1) … Нет, не надо. И никогда не было надо.
Стив проснулся оттого, что холодно спине. Ветерок вылизывает кожу, и мурашки… Роя нет. Костер давно остыл, рассыпавшись легким пеплом. Рано.
