— В любом случае, она уже мертва для Вас, сэр, — сказал он. — Лучше оставить все как есть.
— Почему вы так уверены в этом? — спросил я.
— Потому что это именно то, чего мы ожидали. Она поступила так, как и намеревалась. Мы с моей старухой были еще молодыми, когда пришли к ней на службу; теперь мы старики — мы, но не она. Она всегда рассказывала нам, что поступит именно так — лишь только закончит работу, которую ей необходимо сделать. Поверьте моему слову, сэр: лучше оставить все как есть, ведь если она жива, то никогда не простит нам наше вмешательство.
Я спросил, а что если она лежит раненая в пещере; но старик лишь вновь покачал головой.
— Не-а, — проговорил он. — Этот заряд устанавливал для нее я, а я — старый горнорабочий. Она не лежит там раненая. Если она и там, то наверняка погребена. Но мне лично кажется, что скорее всего она бросилась с утеса — ведь она так любила море.
— Или, может быть, решила всех нас провести и уехала куда-нибудь на своем автомобиле, — добавил я.
— На Вашем месте, сэр, я бы оставил все как есть, — подытожил Трет.
Поколебавшись некоторое время, я развернулся и поехал обратно в Дикфорд. Если Морган была жива и не желала более иметь ничего общего со мной, то она была для меня все равно что мертвая. И все-таки меня не покидало чувство, что ее уже нет в живых. Я всегда боялся, что она не вернется, когда видел, что она направляется к утесу. С другой стороны: кто тогда подорвал заряд? И к чему эти странные финансовые соглашения о поручительстве? Нам с Третоуэном никогда не приходилось раньше отчитываться о финансовых результатах управления имуществом, так что умерла ли Морган сегодня ночью или продолжала идти по жизни, смущая мужчин своей красотой и таинственной силой, — нам было все равно. Потеряв Морган, я узнал о смерти многое. Меня всегда интересовало: почему людям так важно установить, что дорогой им человек выжил, — ведь если близкий вам человек все равно не может вернуться к вам, то что вам до того, выжил он или нет? Со своей стороны, я скорей бы понял вопросы «где?» и «когда?» в отношении души, веками переживающей собственную эволюцию. «Вот, поднимаемся мы на рассвете времени из серых, туманных вод морских; а на закате мы погружаемся в западный океан, и жизни человека нанизаны, подобно жемчугу, на нить его духа». Эти слова Лунного Жреца не покидали мой ум, пока я ехал через болота. Снегопад на некоторое время уменьшился, хотя было видно, что скоро метель закружит с новой силой; завывавший ветер изо всех сил пытался столкнуть автомобиль с дамбы. Мне случалось совершать опасные вояжи, но никогда я еще не ездил вот так, перед самым наступлением вечерних сумерек и в окружении заметенных снегом блеклых соленых болот. Я чувствовал себя слишком измотанным, чтобы серьезно задумываться о чем-нибудь. Я не мог поверить, что Морган больше нет, хотя что-то вызывало во мне уверенность в том, что мне не встретить ее среди живых, так что голова моя просто шла кругом, и я даже не помню, как мне удалось закончить эту поездку живым и невредимым.
Не знаю, как много прочла секретарша Скотти, прежде чем поняла, что письмо не относится к разряду деловых, но она выглядела весьма удивленной, увидев, что я вернулся так скоро. Она принесла мне большую чашку крепкого чая, которую я принял с благодарностью. Кроме того, я обнаружил, что она по собственной инициативе разобралась с корреспонденцией, подготовив мне на подпись все необходимые письма, — это было просто замечательно, ибо в тот момент меня не хватило бы на что-нибудь большее.
До сих пор изумляюсь: как это астма пощадила меня в тот момент — думаю, что я избежал приступа по причине того, что находился в каком-то оцепеневшем состоянии. Увидеться со Скотти мне не позволили вследствие опасности заражения, но до меня дошли слухи, что он был очень плох. Хвала Всевышнему, что квартальный отчет был готов еще на прошлой неделе, и перед праздниками у нас было пару дней передышки.
В сочельник я поехал на ферму к Третоуэнам, отвозя им праздничную индейку. Ехать было чертовски трудно и я проклинал себя за то, что решился на это, — ведь всю дорогу мне приходилось напоминать себе, что нет повода заезжать в форт, ведь Морган там я все равно не увижу. Все-таки прав был Овидий, утверждавший, что лучшее средство от любви заключается в бегстве. Но индейка уже была обещана, и Третоуэнам грозило провалить весь рождественский ужин, если бы я не выполнил обещание.
Когда я подъехал к ферме, Трет вышел встречать меня; он спросил, не подвезу ли я его к форту — ведь последний теперь пустовал и Третоуэн волновался о том, как там обстояли дела. Он знал не хуже меня, что передняя стена была частично разрушена и что Морган отказалась что-либо ремонтировать. Хотя Трет и не говорил этого, но я видел, что ему очень не хотелось бы ехать туда одному.
Думаю, что проезжая давно знакомой дорогой, мы думали об одном и том же. Нашла ли Морган свое последнее пристанище в пещере или сделала последний шаг со скалы, упав в море? И даже если последнее предположение было верным, — значило ли это, что сейчас над ее необыкновенной красотой усердно трудилась треска и морские угри, или же она отправилась жить вечно в покои Морских Богов, куда, согласно поверью, попадали все жрицы?
И вообще, в этом деле оставалось немало вопросов, требовавших ответа, — впрочем, как в любом деле, в котором был замешан я. Может быть, Морган все время лгала, напоследок обведя Третов вокруг пальца и ускользнув на своей машине? А если так, то каковы были ее мотивы? А может, она искренне заблуждалась, добровольно приняв смерть? Или же ее вера была искренней, и последнее в ее жизни событие было лишь успешным завершением дела всей ее жизни? Думаю, что каждому под силу выбрать объяснение по собственному вкусу, ибо если даже каждая из теорий ничего не объясняет в отношении самой Морган — она говорит чертовски много сама по себе.
Добравшись до опасного поворота на вершине холма, мы заметили, что пирамиды и пилон опять были разрушены. В конце концов, они держались лишь силою собственного веса, а на вершине холма всегда дул ужасно сильный ветер. Со стороны суши форт выглядел нормально, но когда мы подъехали к главным воротам, мы не смогли их открыть. Мы поняли, что некий предмет подпирал ворота с внутренней стороны. Трет совершил умопомрачительный обходной маневр по скалистому краю утеса, и вскоре я уже слышал, как он загремел засовом с той стороны ворот. Через несколько минут ему удалось открыть их настолько, чтобы я мог пробраться внутрь. Тут я увидел, что случилось.
Как я и предсказывал, торцовая стена развалилась в результате того, что ее разрушенное основание так и не дождалось ремонта; волны прибоя довершили начатое во время шторма. Внутренний дворик был по колено завален принесенным волнами мусором и обрывками водорослей. Все мои работы по украшению орнаментом пропали, будто их никогда и не было, и форт приобрел первоначальный вид. Я пробрался в большую комнату, чтобы посмотреть на то, что осталось от моих рисунков. Зрелище было ужасным: штукатурка со стен осыпалась, потолок обвалился, а окна были выбиты; разломанная в куски мебель кучкой валялась в дальнем углу. На своем месте оставались лишь два моих дельфина — они все еще стояли у камина, безучастно наблюдая окружавший их разгром.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
