– Да! – с небольшим нажимом пояснил он свою мысль. – Встречаться, проводить вместе свободное время, заниматься любовью, кино, театры, можем в отпуск вместе съездить!
– Типа любовники? – не унималась Сашка.
Что-то в ее тоне ему не понравилось!
А что, собственно, такого?
– Не типа, а любовники!
– А-а! – кивнула она. – Это те, которые встречаются для теплого траха раза три в неделю, то у нее дома, то у него, в свободное от работы и иных занятий время. Обставляя все предварительным антуражем – ужин в ресторане или дома при свечах, опять же совместные походы в театры, выезды на природу и в отпуск.
И так она все перевернула, что он почувствовал себя скотиной – мужской эгоистичной скотиной!
– Саш, а что тебе не нравится? Люди именно так узнают друг друга, встречаются, притираются!
– Видишь ли, Гуров, то, что ты предлагаешь, называется «находиться на безопасном расстоянии». Ты заранее выстроил для себя дорогу, проспект для отступления, если – не дай бог! – почувствуешь, что затягивает! С данными предложениями формы общения не ко мне, это к барышням своим, они счастливы будут. Мне тебя узнавать не надо и притираться, присматриваться тоже – я прошла все эти этапы в ускоренном экстремальном режиме. Все просто – я тебя люблю, и никакие тридцать, пятьдесят, даже семьдесят пять процентов от жизни Ивана Гурова меня не устроят! Я это уже проходила в детстве – отстраненность, держание меня на расстоянии, снисходительность. Если ты боишься жить на полную катушку – радоваться, смеяться, ругаться, мириться, заниматься любовью вместе, делить и поражения и победы, да все на свете, вместе, – то это, Ванечка, твоя жизнь и твой выбор. Меня эти теплые сопли любовного романчика в полутонах не устраивают!
– Это ты к чему пламенную речь толкнула, Романова? К тому, что нам надо пожениться?
Разозлился он страшно – что за дела?! – выступила тут и отказала!
– Знаешь что, Гуров, – вздохнула устало Санька, как вздыхают, когда тщательно пытаются объяснить что-то непроходимому тупице, – со всем вот этим, со своими комплексами, страхами, ночными кошмарами о потере независимости и радости свободного полета, ты разбирайся сам. А мне на работу пора.
И она ушла.
Не попрощавшись – встала и ушла!
Он закурил, хотя в этом заведении курить было запрещено, но он так посмотрел на подлетевшего было напомнить о данном запрете официанта, что тот отпрыгнул, сбив стул у соседнего столика.
Черт! Черт! Черт!
Она сказала… да много чего она сказала! И все в десятку, будто гвозди в него заколачивала! Да все было ясно и понятно с самого начала – не та это девочка – не та! Никакой романчик с ней не проканает. Да знал он! Но попробовать же надо было! Просто так взять и отпустить Сашку от себя в ее свободную жизнь он не мог.
Ну вот, попробовал! Помогло?
Даже курить из-за нее снова начал!
Она сказала: «Я тебя люблю», легко так сказала, как само собой разумеющееся.
Он улыбнулся, но вспомнил, что еще она тут ему наворотила, и улыбка сползла с его лица, а сердце вместо прокравшегося было тепла почувствовало холод.
Ну что ж, Александра Владимировна, как ты правильно заметила, это мой выбор!
А это твой!
Она сказала, что любит, и букет забрала с собой. Уходя! Но…
– «Чем чахнуть от любви унылой, что здоровее может быть, чем подписать отставку милой или отставку получить!» – процитировал он почему-то шепотом знатока этих дел Дениса Давыдова.
«Нет, Романова, так, как ты хочешь, у нас не получится, и по-другому тоже не получится, в этом ты права. Значит, никак не получится. Никогда!»
Решил. Постановил. Дал себе зарок.
И с силой затушил дотлевшую до фильтра сигарету в кофейном блюдце.
Никогда!
Никогда наступило через три недели.
Точнее, через двадцать дней. Ровно столько понадобилось Ивану Федоровичу Гурову, чтобы довести всех своих подчиненных до стойкого предобморочного состояния мрачной требовательностью, суровыми приказами, нагрубить начальству и получить втык по полной программе. Сбегая от себя и своих мыслей, он рванул к Николаю, мечтая успокоиться, отдохнуть и перестать уже думать о Сашке.
Не помогло, там была Ирина с детьми, и все напоминало о Саше. Он сбежал и оттуда.
Она оказалась инфекцией, проникшей ему в кровь и разрушающей мозг. Он перестал спать, просыпаясь среди ночи, плелся в кухню, запивая бесконечные мысли холодным чаем.
В одну из таких ночных посиделок наедине со своими размышлениями его вдруг озарило! Словно тюкнул кто-то тяжелым предметом по голове, и все прояснилось, став простым и понятным.
Почему он отпустил ее, отказался от Сашки?
Ведь все просто и понятно, как в детской считалке, – она его вся! Со всеми трудностями, сложностями, железным характером, язвительностью, отповедями наотмашь, юмором; со всеми своими потерями, шипами, комплексами, балтийскими глазами и летящей челкой – вся, целиком, его!
Куда он без нее? Зачем без нее?
Чего он испугался? Потери своей удобной, уютной, одинокой холостяцкой бытовухи? Да к черту!
Конечно, когда тебе под сороковник и ты замечательно все выстроил в своей жизни: любимую работу, карьеру, свободу, и никогда не был женат, ну так сложилось, а не от убежденности глупой, и понятия не имеешь, что это такое – вести совместную жизнь с постоянным присутствием рядом человека с его привычками, желаниями, настроениями, набором своих жизненных устоев и необходимостью как-то притираться со всем этим набором, уживаться, делиться жизненным пространством – конечно, страшно! Еще бы!
Потому что думаешь: да с какой печали мне это надо? Подстраиваться под кого-то, считаться с желаниями, настроениями и потребностями другого человека? Да просто находить свои вещи не на привычных местах! И на самом деле, ни за каким чертом не надо! Потому что данные резоны имеют отношение – как это Сашка сказала? – к «теплым соплям любовного романчика в полутонах».
Когда через твою жизнь, одна сменяя другую, проходят чужие женщины, и стоит чуть повыситься градусу, загореться, заинтересоваться больше обычного, и думаешь – а может? Может, действительно пора семьей обзавестись, вроде бы с этой можно? И прикидываешь, в чем придется уступить, насколько подвинуться, на какие компромиссы ты готов пойти, – и убеждаешься каждый раз: ни на какие! Да на фига?! Ничего я не хочу принимать и уступать! С удовольствием возвращаясь в священное одиночество, победно выпячивающее на фоне сделанных тобой прикидок совместного бытия свои неоспоримые достоинства.
И все это правильно и замечательно, пока ты что-то рационально рассчитываешь, примеряешь, присматриваешься к женщинам, до той поры пока не ворвется в твою жизнь свой, до одури, до неверия, что такое возможно, – свой человек! Вот так – наотмашь, перемешиваясь мыслями, дыханием, прожитыми порознь жизнями!
